Повседневная жизнь российского рок-музыканта

«Так определенно об этом трудно говорить. У той литературы, советской, все-таки были другой язык и свойственный только ей пафос. Одним из главных признаков нашего направления является — помимо игривой тематики, остроумия, неожиданных ситуаций, порой даже некоторого антиэстетизма — возрождение на новом уровне того русского поэтического языка, который стали выживать со свету если не с Брюсова, то с Блока уж точно. Блок, футуристы и им подобные разрушили этот гармоничный строй русского поэтического языка. Может, для того времени это была работа полезная и нужная, но все те годы модернизма, я считаю, были что-то вроде детских болезней литературы. И тем более нынешний неоавангардизм не имеет того веселого разрушительного пафоса, который был присущ, скажем, футуристам, младосимволистам или обэриутам. Сегодня это просто нудно.

Я разделяю всех людей как бы на две категории: те, которые родились, чтобы умереть, — и те, которые рождены, чтобы жить. Одни ноют, вопят о могиле, о том, что все катится в тартарары. У других же наоборот — пафос жизнеутверждения. К первым я прежде всего отношу Бродского. При всем к нему пиетете — ну, полное занудство! Лично себя я отношу к людям-жизнелюбцам, поэтому все мое творчество тем или иным способом полемизирует с такими поэтами, как Бродский».

«Интересно, а куда бы ты отнес Пастернака?»

«Для меня, ныне существующего и, скажем так, действующего поэта, вся поэзия, бывшая в России до куртуазного маньеризма (исключая XIX век), мне не близка. И Пастернака я не люблю, хотя, конечно же, это хороший поэт. У меня есть в серии «Мужья» что-то даже вроде пародии на пастернаковского «Гамлета». Начинается оно так —

Муж затих, я вышел на подмостки.
Как блестяще я играл финал!
Я мизинцем трогал ваши слезки,
Пьяный муж слегка стонал…

А заканчивается оно словами:

Этот мир погубит фарисейство.
Жить прожить — не в поле умереть».

«Ну, тут уж явно сквозь куртуазно-манерную улыбку проступает панковская ухмылка!»