Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года

Сознавая, что подчиненным грозит строгое наказание за участие в поединке, снисходительные начальники нередко принимали меры, чтобы скрыть факт их участия в дуэли. Так, M. М. Петров вспоминал: «В городовом клубном доме, играя на бильярде, повздорили <…> за грубые укоризны нравам, каких они поистине и тени не имели, штабс-капитан Шеншин и подпоручик Редькин. Ссора их случилась при нескольких гражданах, и они решились приязненно покрыть ее военным боем. Тургенев, не уважив известной всем в войне знатной храбрости их, подстрекнул еще колкими шутками, из статей Дон-Кихота, к кровопролитию. <…> Шеншин был мне военный приятель и поныне мною уважаемый за его благороднейшие правила, и я принужден был стать секундантом его в дуэли. Противники нанесли один другому по четыре сабельных раны, от которых чуть-чуть не померли. Полковой командир, испугавшись того, не утаил происшедшего <…> Я подал рапорт о болезни моей, чтобы в сентябре проситься в отставку. При этом рассказе не должно умолчать о высоком благородстве военной души тогдашнего Перновского коменданта генерал-майора и военного ордена кавалера барона Будберга. Он, узнав приватно об этом происшествии, бывшем за городом, и виду не показал, что знает о том, и когда усмотрел на другой день поутру вошедшего к нему в квартиру подполковника Тургенева, при пасмурном лице, с бумагою в руке, то встретил его следующими словами: "С сердечным прискорбием моим знаю, г-н подполковник, о Вашем несчастии, что из лучших Ваших военных сподвижников, о которых Вы, прибыв с военной кампании, мне и всем так много похвального говорили, — Шеншин и Редькин, катаяся вчера за городом, избиты взбесившимися лошадьми до опасного состояния жизни. Ежели Вы об этом хотите подать мне рапорт, то не надо его, ибо я обо всем уж знаю…" И этот благороднейший поступок коменданта Будберга уклонил нас от военного суда, по которому лишались бы мы чинов» ^{50}.

В те времена свои понятия о чести были также и у многих полковых начальников, без которых невозможно представить себе повседневной жизни русского офицера той эпохи. Выразительный образ «отца-командира», генерал-лейтенанта А. Я. Сукина, дан в рассказе M. М. Петрова: «На другой день прибытия нашего в Пернов граждане его почетные <…> сделали визит генералу нашему и просили его не лишить своей приязни домы их. Но шеф наш, зная совершенно немецкий язык, отвечал им следующее: "Тысячекратно благодарю вас, почтенные господа, за ваше приятное для меня посещение и лестное мне вполне желание видеть меня в семействах ваших разделяющим время; но я должен сказать вам о клятвенном обете, самому себе данном пред Богом: разделять все часы, остающиеся от службы, с моими единственными на свете друзьями, офицерами полка, государем мне вверенного, с которыми суждено мне переносить общий жребий трудов военных всякого времени и часы смертные на полях браней для славы Отечества. Простите мою откровенность вам, почтенные граждане, и извините ради Бога меня в том, что я не умею и не должен уметь разлучаться с офицерами, ибо считаю это грехом тяжким, могущим омрачить душу всякого начальника раскаянием"» ^{51}.

Многое встречалось на офицерском веку! Полковая жизнь той поры являет нам «детей Марса» в самых разных ипостасях: от героической смерти на поле боя до буйного разгула, эпатирующего окружающих. В последнем случае правомерно задаться вопросом: где проходила роковая черта, за которую офицер, невзирая на свойства своего характера, не должен был переходить, повинуясь «неписаным» законам чести? Как ни странно, этот рубеж между своеволием и дисциплиной был твердо обозначен «писаным» законом: воинской присягой у знамени полка. Заметим, что воинской святыней знамя стало при Павле I, и именно при нем знамена полкам стал жаловать сам император; прежде же знамена и штандарты поступали в полки как часть амуниции. Таким образом, на рубеже веков офицерское понятие о знамени окончательно переместилось из области материального в область жизни духа. Вступая в полк, каждый офицер становился сопричастным той жизни, которая была закреплена словами присяги: «Я (имярек) обещаюсь Всемогущим Богом служить всепресветлейшему нашему Царю Государю верно и послушно, что в сих постановленных, також и впредь поставляемых воинских артикулах, что оные в себе содержать будут, все исполнять исправно.