Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года

«Экскурсионный маршрут» офицеров русской армии действительно со всей полнотой обозначен в рассказе M. М. Петрова, с удовольствием возвращавшегося памятью в ту поистине незабываемую весну: «Мы были более десяти раз в Музеуме живописи и скульптуры, который был тогда первейшее диво Парижа и всего света; два раза — в Бюффоновом кабинете натуральной истории, имеющем при себе чрезвычайный ботанический сад с прудами и бассейнами, наполненными разными водожителями, и зверинец, содержащий знатных животных всех материков света. С почтением взглянули на огромную библиотеку, состоящую из 400 тысяч книг и 150 тысяч манускриптов, папирусовых, пергаментных и бумажных; механический магазин моделей и настоящих машин числом 52 тысячи видов. Осмотрели не раз Национальный французский музей, устроенный в бывшем до революции Августинском монастыре старанием одного благонамеренного парижанина — Ренуара. <…> Видели пышные убранства луврских, тюльерийских и люксембургских палат; Пантеон великих мужей Франции с гробами-надгробками, урнами праха и громкими надписями; Дом военных инвалидов, увенчанный огромным, как жар, горящим в высоте куполом, позолотою с огня, под которым в церкви благоухает памятию славных, безукоризненных дел и нравов прах великого Тюренна. Посещали Большую Оперу и так называемый Французский театр, где изумлены были превосходным искусством оркестра, совершенством перспективы декораций, а всего более — дивною игрою театральных артистов Тальмы, Лаиса и других, равно и живостию танцев, пантомим молодого Вистриса и давнего нам знакомца Дюпора. Бесчувственно изведали роскошный Пале-Рояль со всеми его подоблачными и подземельными обителями. <…> И везде стаи удалых прелестниц рыщут и нападают с изощренным там их оружием на каждого, ища своих завоеваний, сражая всякое геройство наповал»^{48}. Впрочем, судьба офицеров 1-го егерского полка, как всегда, складывалась так, что у них была «эксклюзивная» возможность приобщиться к историческим местам, поражающим воображение: «Прибыв в Париж с адъютантом Клугеном и штаб-лекарем Леонтовичем, я нашел там моего полкового командира генерала Карпенкова, занявшего квартиру близ булевара в улице Темпель, напоминающей о бывшем там некогда пышном подворье храмовых рыцарей, исчезнувших при папе Клименте V и короле Филиппе Пригожем, сожегших, согласясь, последнего гроссмейстера их ордена — знаменитого добродетелями старца Иакова Молле»^{49}.

От восхитительных художественных редкостей и волнующих исторических преданий русские офицеры отправились обозревать достопримечательности другого рода: «Мы с генералом Карпенковым и адъютантами пошли осматривать Бюффонов кабинет натуральной истории, находившийся у левой оконечности Аустерлицкого железного моста, пред большою набережной) площадью Сены. Еще далеко не дошед правой оконечности моста, упирающегося в булеварный проспект, услышали мы пред собою рев и рыкания зверей. Перейдя мост и площадь, мы вступили в Ботанический сад, которого парадные ворота и ограда чрез все протяжение набережной площади состоит из звеньев железной решетки с вызолоченными чрез огонь арабесками и вазами на гранитных полированных столбах, части разделяющих. Когда подошли мы к клеткам зверей, то увидели одного из шести африканских львов, самца, шагающего взад и вперед в три ступени по его жилищу с теми рыканиями, какие встретили нас, не доходя Аустерлицкого моста. Мы спросили пристава: "Не от голоду ли этот зверь ревет?" И он ответил, что их кормят изобильно и всегда чуть свет, предваряя появление публики; а ревет он от страдания стесненной его быстрой природы, сродной иметь движения чрез круги мильные, а не шестишаговые, как здесь.

Сытые эти львы так благонравны и незлобливы, что пристав протягивал к ним руку, гладил их гривы и морды, причем они смотрели на него и на всех предстоявших взорами смирными и даже приятными. С одним из них — самцом — жила тогда беленькая шавочка. Пристав уверял нас — по опытам, — что время жизни того льва, жившего с собачкою уже три года, зависит также и от жизни его друга — собачки, чему были многие опыты. Тут же почти находится смрадная каменная казарма, занятая десятью породами обезьян, зачиная от орангутанга, сходя до крошечного пифика; а на противной стороне сквозных сеней — казармы мартышек, направо — пространная светлица, приятная по всему, усажена многими попугаями разных пород»^{50}.