Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Эксперимент оказался удачным. «Приключенческий, документальный, детективный, криминальный, политический, пародийный, сатирический, научно-фантастический и, что самое главное, при всем при этом реалистический», – как окрестили его авторы, роман неоднократно переиздавался, став «лакомым куском» для книжных спекулянтов. На черном рынке его цена доходила до 50 рублей, что почти в 15 раз превышала официальную цену.

Одного из трех авторов, Григория Поженяна, в Доме творчества особенно любили, и не только за его героическую военно-морскую биографию. Талантливый поэт, автор знаменитого стихотворения «Песня о друге» («Если радость на всех одна…») из кинофильма «Путь к причалу», он мог уже ничего больше не писать, входя без стука в любой кабинет, тем более если там заседал какой-нибудь флотский начальник. Григорий Михайлович был широк и в плечах, и в поступках: местные моряки снабжали его всякого рода рыбными деликатесами (салака, бельдюга и даже морские угри!), которыми он щедро делился с коллегами, устраивая пиршества под «Кристалл». В его номере гости не переводились. А однажды Поженян спас из воды Екатерину Рождественскую – она чуть не утонула на глазах у мамы и папы.

Упомянут Григорий Поженян и в дневниках Василия Аксёнова, где нашлось место и Дому творчества. В феврале 1963 года Василий Павлович записал: «Со Стасиком в Ленинграде… Дубулты. Толька, Стасик, Сэм, Стасик Куняев в “Охотничьем”. Гонорар за “Апельсины”. Sony. Бездарные интриги совместно с Толькой. Безудержное веселье. Укоризны… Моника. Февральские катания. У Тольки вышла повесть. Света… Оттепель»{62}. В коротком абзаце речь идет об очередном проведенном вместе с друзьями и коллегами творческом отпуске в Дубулты. Упомянуты «Стасик» (Рассадин), «Толька» (Гладилин), «Сэм» (критик Самуил Дмитриев из «Знамени»), Станислав Куняев. «Охотничий» – название дома, где они жили. Комментируя эту запись, Анатолий Гладилин отмечал: «Мы с Аксёновым всегда брали комнаты в одном и том же [доме]. Но как он звался – не помню. В этом домике иногда с нами жил Стас Рассадин, иногда – Самуил Димитриев, раза три – Аркадий Ваксберг. Стасик Куняев в одном доме с нами никогда не жил».

«Бездарные интриги» и «безудержное веселье» – это уже относится к отдыху после работы, то есть после семи часов вечера. Нехитро поужинав в столовой Дома творчества, писатели гуляли по Дубулты и дальше, знакомясь с девушками, маршрут их нередко оканчивался в Дзинтари, в ресторане, где, как вспоминал Гладилин, «наш старый знакомый Володя, который представился нам как “бывший белый офицер, а теперь мастер спорта по шашкам”, пел со своим маленьким оркестром популярные песенки типа “Все равно, моряк, не скоро ты забудешь этот город”».

Знакомство с девушками также требовало определенных навыков: «Мы сидели в симпатичном кафе, где, кроме нас и еще какой-то старой пары, за отдельным столиком вели оживленный разговор шесть молоденьких девушек, по виду – студентки. Какая удача! Кафе было маленькое, при желании можно было услышать разговор за соседним столиком, а у нас с Васей были свои методы кадрежки, и я применил один из них. “Вот смотри, Аксёнов, – сказал я довольно громко, – ты говоришь, что из Москвы тебе сообщают, что все рвут журнал ‘Юность’ и читают твои ‘Апельсины из Марокко’. Но это Москва, а здесь, видимо, глухая провинция, никто в Риге тебя не читает и даже на улице не узнают. Так что, Васенька, ты просто зазнался, оторвался от жизни”. Ну и еще какую-то ерунду в таком духе. За соседним столиком, где резвились девицы, веселье стихло и началось перешептывание, переглядывание, девушки все активнее поглядывали в нашу сторону. Аксёнов загадочно молчал и улыбался, как кот, наевшийся сметаны, разве что не урчал».

«Кадрили» девушек и в Риге. Одну из почитательниц Аксёнова звали Моника, она была рыжей, на ней Василий Павлович едва не женился. Чудом унес ноги в последний момент, отпросившись в парикмахерскую.

В январе 1962 года Гладилин написал в Дубулты книгу «Человек эпохи Москвошвея», всего за месяц. Прошло почти полвека, и Анатолий Тихонович сокрушался: «Немыслимый сейчас для меня темп! Нынче вот уже третий год сижу за книгой, работаю каждый день, а конца-краю не видно»{63}. А ведь жил он тогда уже не в СССР, а во Франции. Ну как, скажите, может в Париже не работаться? А вот не писалось (без директора Михаила Баумана – никак!).