Гарри Гайлит на правах опытного отдыхающего утверждает: «В дни заезда каждый стремился успеть оформить свою прописку как можно раньше, чтобы получить именно тот номер, а верней – этаж, который хотелось. Уже с утра в вестибюле выстраивалась огромная очередь, и смешно было смотреть на такое количество инженеров человеческих душ и прочих душегубов… Получив ключи, многие, побросав свои чемоданы прямо в вестибюле, спешили в столовую застолбить места. Мы с женой приезжали пораньше, чтобы успеть занять два наших стола, за которыми всегда собиралась одна и та же компания. Москвичи – поэт Лисянский с женой и прозаик Кардашева, замредактора ленинградского журнала “Нева” Корнев с женой, мы вдвоем и кто-нибудь восьмой. Что касается столовой, тут был еще один секрет, который мы в голову не брали. У огромных окон сажали обычно только кого-нибудь из совписовских шишек, поэтому официантки обслуживали их ряды в первую очередь. Это считалось престижным и для многих – важным»{53}. Для кого как…
Не отрицает латышский писатель и преимуществ Дома творчества: «Я, когда впервые сюда приехал и нам с женой дали двухкомнатный номер с кабинетом и спальней, удивлен был тем, что в комнатах оказалось семь дверей. Комфорт в сочетании с подчеркнутой простотой всегда производит сильное впечатление… Вообще, надо сказать, престиж и регалии определяли в Доме творчества всю его жизнь. Бауман соблюдал табель о рангах свято. Все связанные с этим скандалы он умел улаживать мастерски, каждый раз ловко ублажая высокопоставленных персон. Хотя со стороны это уже тогда казалось смешным. В принципе, что сказочник Лагин и критики Иванова или Анненский, что Чаковский или знаменитый поэт Рождественский – они для всех были одинаково почитаемыми писателями. Не больше и не меньше. Гораздо важней было, как котировались их книги»{54}.
И все же местные литераторы в основной своей массе не стремились в Дубулты: «Латышские писатели никогда не были поклонниками взморья – на отдых и в “творческие командировки” предпочитали выезжать в деревню, к себе на хутора. Все они – горожане либо в первом, либо во втором поколении, поэтому отдыхать любили в родных местах. Дубулты для многих из них всегда были, что кость в горле. Даже на общесоюзные и международные литературные семинары и конференции, когда эти мероприятия проводились в Доме творчества, их было не заманить никакими коврижками»{55}, – отмечает Гарри Гайлит.
А вот москвичи с ленинградцами приезжали охотно, да что там говорить – издавна полюбили Дубулты и руководители союзов писателей республик Средней Азии. «Был у меня Леонов… Очень смешно показывал, как в Латвию на писательскую конференцию приезжает представитель киргизской литературы только для того, чтобы сказать: “Мы, киргизские писатели, шлем вам пламенный жаркий привет” и т. д. Как за то, что он скажет эти шаблонные фразы, он получает подъемные, командировочные»{56}, – отметил в дневнике 13 июня 1954 года Корней Чуковский.
Врачи курортной поликлиники, заботясь о драгоценном здоровье писателей, в качестве главного фактора оздоровления называли соблюдение режима дня и отдыха. Утром рекомендовался променад по пляжу с одновременным вдыханием целебного морского воздуха. Некоторые бегали по утрам от инфаркта. Или просто – бегали, правда, не всегда в спортивных костюмах. Прозаик Виктория Токарева рассказывала, как однажды проснулась знаменитой, открыв журнал с ее первым опубликованным рассказом, с портретом и предисловием Константина Симонова: «Это было в Прибалтике, [я] бежала две железнодорожных остановки, от Дубулты до Дзинтари, иначе счастье меня разорвало бы!»{57} Ощущение, знакомое многим литераторам.
После завтрака к услугам отдыхающих – медицинские процедуры, как то: всевозможные ванны с полезными минералами (местные грязи оживляли даже безнадежно больных), иглотерапия, массаж, а еще бассейн. Желающие могли вставить зубы – Дом творчества на всю округу славился своим стоматологом. Потом обед с обязательным сном… Впрочем, «отдохнув первую неделю от городской жизни, все переносили свои процедуры и длительные прогулки по пляжу на вторую половину дня, ближе к вечеру. До обеда Дом творчества выглядел опустевшим. Только перья скрипели и стучали машинки», – пишет бывший постоялец «резервации»{58}.