Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

По особо торжественным поводам – например в юбилей – писатели могли отужинать на самом верху – в мансарде, что увенчивала девятый этаж Дома творчества. Вадим Крохин вспоминает, что «каждый мог туда подняться. Многие праздновали там свои дни рождения, вот и свой 75-летний юбилей там отмечали отец и мать в кругу своих друзей-литераторов». По словам Геннадия Красухина, его как-то пригласили «поужинать на отделанной дорогими породами дерева мансарде. Так мы узнали, что над девятым этажом существует зал для приемов. Говорили, что Георгий Мокеевич Марков приказывал Бауману накрывать для себя в этом зале, чтобы не спускаться со всеми в столовую. Во всяком случае, свидетельствую, что оказался однажды в Дубултах, когда туда приехали Марков с женой Агнией Александровной Кузнецовой, тоже писательницей и тоже лауреатом многочисленных премий, и никогда эту супружескую пару в столовой не видел. Хотя прогуливающейся вдоль моря встречал постоянно»{84}.

Вряд ли можно подозревать первого секретаря Союза писателей СССР (с 1971 года) Георгия Мокеевича Маркова в какой-то особой склонности к роскоши, даже если он и обедал в зале приемов. Можно подумать, что ему не нашли бы место у того самого окна, где усаживались писательские шишки. Все объясняется просто: как тактичный руководитель он не хотел смущать остальных обитателей дома. Ведь они бы его замучили проявлениями доброты и внимания.

Георгий Марков был таким же генсеком, только в масштабах Союза писателей. Дважды Герой Социалистического Труда (даже в политбюро не все были дважды героями!), лауреат Ленинской премии, член ЦК КПСС, председатель Комитета по Ленинским и Государственным премиям в области литературы, искусства и архитектуры при Совете министров СССР, депутат Верховного Совета СССР и прочая, прочая. Перечень званий и регалий во многом отражает важнейшее идеологическое значение, которое придавалось должности первого секретаря Союза писателей в системе власти. И дело даже не в самом Георгии Мокеевиче, который, судя по свидетельствам Константина Ваншенкина, был неплохим человеком: «У него [Маркова] все было выверено, согласовано. Он никогда не повышал голоса. Был сдержан – или, как раньше бы сказали, выдержанный. Он руководил литературой, а мог бы руководить чем-нибудь другим – прирожденный аппаратчик. Он досконально знал всю эту систему служебных отношений. Он не виноват – он такой. Виноваты люди и обстоятельства, вынесшие его наверх. Виновато время, которому он оказался нужен… Всеобщее мнение было: он незлой. Помогал многим»{85}. Действительно, кому-то он помогал (в силу возможностей), за глаза его звали «Мокеич».

Когда-то ни один из новых романов первого секретаря не обходился без восторженных рецензий, выходящих одновременно и массово, будто артподготовка перед наступлением: накрывали сразу и прочно. Родом он был из Томской области. И названия книг такие же по-сибирски складные – «Строговы» (1939–1946), «Соль земли» (1954–1960), «Сибирь» (1969–1973), «Отец и сын» (1961–1964). Чтобы судить о его творчестве, я честно прочитал лишь рассказ «Земля Ивана Егоровича» про секретаря райкома. Впечатления сложные. Найти рассказ было нетрудно – в 1978 году его издали тиражом в 200 тысяч экземпляров. Это очень большой тираж, даже для того времени. На Западе нынче творчество Георгия Маркова изучают как образец соцреализма, а земляки писателя не так давно не только установили ему памятник на малой родине, но и хотели украсить его именем томский аэропорт.

Георгий Мокеевич был для советских писателей как близкий и родной человек. А иначе зачем они так подробно описывали его повседневную жизнь в своих мемуарах? Вот и Григорий Бакланов запомнил пляжный отдых главного советского писателя, связав его прибытие в Дом творчества с изменением в меню столовой: «Однажды в Дубулты, в июльский жаркий день, когда и солнце и море слепили настолько, что без защитных очков невозможно было смотреть, появился на пляже Георгий Мокеевич. Он только что прибыл и шел по песку в своих черных, вычищенных до блеска кожаных ботинках, в темном костюме, в галстуке, а в море плескались, а на белом песке, как на лежбище, грелись загорелые тела, они выглядели неприлично обнаженными, когда он проходил мимо. Возможно, совпало так, но в тот день всех писателей и их чад и домочадцев кормили в обед икрой… Георгий Мокеевич и на другой день в жару прогуливался по пляжу в темном костюме, в галстуке, и среди множества следов босых ног на мокром песке четко печатался след его ботинок. Обнаженным, купающимся видеть его не довелось»{86}.