Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы.

Особенно ярко культово-религиозные мотивы в отношении к Ленину проявились после его смерти. В многочисленных личных и коллективных письмах совершенно искренне употреблялись термины клерикального духа: «Мы… лишились великого борца, но его заветы для молодых коммунаров будут святы и непоколебимы»; «Ленинградский комитет РКСМ призывает… дать клятву над гробом Владимира Ильича»[318]. В порыве почти религиозного экстаза комсомолец ленинградского Пролетарского завода писал в апреле 1924 г. в «Смену»: «Нельзя ли слово «здравствуй» в нашей жизни заменить словом «ленинствуй»»[319].

В 30-е гг. образ Ленина был также наполнен теистическим содержанием. Но эта норма носила сугубо официальный характер. На ментальном уровне Ленин, хотя и превращенный в икону, все же оттеснялся И. В. Сталиным. Однако в экстренных случаях идеологические структуры в нормализующих суждениях прибегали к почти божественному авторитету создателя советского государства. В разгар первой пятилетки, например, когда стало ясно, что задуманные темпы экономического развития нереальны, журнал «Смена» обратился к читателям со следующим призывом: «Именем Ленина спрашиваем тебя, что ты сделал для ликвидации прорыва?». Далее клеймились «шкурники, лодыри, рвачи», обрушивалась «буря пролетарского гнева на оппортунистов, паникеров, нытиков»[320]. Ленин превращался в почитаемое, но довольно отдаленное божество, что-то типа Бога-отца. Конечно, его «божественную» честь по-прежнему полагалось защищать от посягательств. В 1937 г. один из ленинградских комсомольцев был исключен из рядов ВЛКСМ, как сформулировала контрольная комиссия обкома, «за нецензурное ругательство в адрес портрета Ленина, случайно упавшего на него»[321]. Но в целом в 30-е гг. образ Ленина уже не являлся единственным личностным ориентиром. Во всяком случае, проведенный в ноябре 1937 г. «Комсомольской правдой» опрос показал, что Ленин отсутствует в числе личностей, которым хотели бы подражать молодые люди.

К этому времени круг «идеальных типов» из числа политических деятелей сузился до предела. Развернувшаяся внутрипартийная борьба уже в середине 20-х гг. открыла период резкого низвержения личностей и личностных образцов. Одним из первых поверженных апостолов стал Л. Д. Троцкий — весьма авторитетный партийный лидер. Он был популярен в среде наиболее культурной части молодежи — студенчества. Хорошо знали его и в Красной армии, в политическом уставе которой в 1923 г. было записано, что «Троцкий — единственный организатор обороны социалистического отечества»[322]. Однако Троцкому не удалось укрепить свой культ в сознании населения. Он был обвинен в нападках на учение Ленина. Это, по меркам клерикализированного сознания масс, имело святотатственный характер. Ведь параллельно с обожествлением личности Ленина проходил и процесс канонизации его учения. Молодежь в большинстве своем воспринимала произведения создателя советского государства как некое священное писание, которое нельзя подвергать сомнению. В верности этому учению многие клялись в траурные дни смерти Ленина. Уже 30 января 1924 г. собрание молодежи Балтийского завода, например, приняло после доклада «Ленин и молодежь» резолюцию, где были следующие слова: «Спи спокойно, Ильич, мы не на шаг (так в источнике. — Н. Л.) не отступим от твоего учения»[323].

Позднее, в период партийной дискуссии 1924 г. большинство коммунистов и комсомольцев высказались против Троцкого именно потому, что он «извратил учение Ленина». Собрание комсомольцев Московско-Нарвского района приняло во многом знаковую резолюцию в феврале 1925 г.: «Наши некоторые товарищи еще питают кое-какие симпатии к т. Троцкому. Это понятно: за годы гражданской войны молодежь видела в Троцком главу нашей армии, но сейчас она поняла, к кому она питала такие горячие симпатии и кто хочет подменить учение Ленина своим учением — троцкизмом — то, конечно, и эта небольшая часть перестала верить и идти по ложному учению Троцкого» (Курсив мой. — Н. Л.)[324]. Резолюция носит ярко выраженные элементы религиозно-культового отношения к учению Ленина и к попыткам его вольной интерпретации.