Повседневная жизнь советской коммуналки

А к завершению Большой коммунальной эпохи московские и питерские номера сделались семизначными, номера областных центров – пяти-шестизначными, а номера районных центров – четырех-пятизначными.

Телефон был генератором конфликтов – даже в большей степени, чем кухонные принадлежности. Неудивительно, ведь необходимость готовки, стирки и глажения все, за редким малохольным исключением, признавали, а необходимость рассказывать полчаса кряду подружке, как прошло романтическое свидание, многими почему-то ставилась под сомнение.

Кроме того, многие пользовались телефоном сразу же после посещения кухни или уборной, что делало этот девайс не особо приятным на ощупь, а то и на запах.

Однако терпели. Телефон был выходом за пределы коммуналки, к нему относились с придыханием, его берегли. По крайней мере старались беречь.

Осип Мандельштам писал о коммунальном телефоне:

Плачет телефон в квартире —
Две минуты, три, четыре.
Замолчал и очень зол:
Ах, никто не подошел.
– Значит, я совсем не нужен,
Я обижен, я простужен:
Телефоны-старики —
Те поймут мои звонки![4]

И дальше, из того же самого стихотворения:

Рассыпаются горохом
Телефонные звонки,
Но на кухне слышат плохо
Утюги и котелки.
И кастрюли глуховаты —
Но они не виноваты:
Виноват открытый кран —
Он шумит, как барабан.

Часто рядом с телефоном клали городской телефонный справочник. Кстати, когда я в 1990-е жил в коммунальной квартире, у нас рядом с телефонной полочкой висела карта Москвы. Тоже очень удобно. Еще удобнее было, когда я, с разрешения соседей, провел себе вторую линию прямо в комнату. Увы, счастье быстро закончилось – то ли моя тогдашняя супруга что-то там не поделила насчет распорядка мытья кухонного пола, то ли очередные гости совершили что-то омерзительное – в любом случае, провод пришлось отсоединить.

Что в кастрюльках? Кухня

Геометрическим центром советской коммунальной квартиры был коридор с множеством дверей, ведущий в комнаты и, как правило, заканчивающийся кухней. Но логическим центром была та самая кухня, которая, в геометрическом смысле, пребывала в самой дальней части коммуналки.

Феликс Кандель писал в книге «Житие девятой квартиры»:

«После революции к Гребенщикову подселили соседей‚ уплотнив до бездыхания‚ оставив бывшему домовладельцу небольшую комнату‚ где он и затаился с законной супругой Верой Николаевной и со своими детками‚ чьи имена канули в Лету. Дом ветшал‚ ничей теперь дом‚ безликая жилплощадь‚ переполненная населением; на ремонт не отпускали денег‚ и оттого каждый подтек на потолке становился подтеком в сердце Гребенщикова‚ скол на кирпиче – рубцом на теле. В кабинете Гребенщикова поселился дворник Герасим (Степан‚ Петр‚ Николай), который так и остался дворником: с той же метлой‚ но без белого фартука. Герасим получал малые деньги – не разживешься‚ а потому сожительница его Агафья варила из костей студень‚ по многу часов подряд‚ чтобы посытнее да подешевле: вся кухня пропахла их студнем‚ стены обметало липучим свиным жиром. В комнате для прислуги обитала лифтерша Липа: воротившись с работы‚ чаи гоняла на кухне‚ из блюдца‚ с кусковым сахаром‚ взахлеб и вразгрыз. Полотер Мышкин‚ мужчина одинокий‚ тихий и усталый‚ занял половину перегороженной гостиной: жарил на примусе картошку с салом‚ пек оладьи-тошнотки на пахучем растительном масле‚ а было подозрение – на машинном. Вторую половину гостиной заселили чадолюбивые Фуксы: еврейская женщина Циля Ароновна готовила на кухне диковинную фаршированную рыбу и кнейдлах из мацы с гусиными шкварками. Жили и иные соседи‚ ныне позабытые‚ что варили себе немудреную еду‚ а к ночи развешивали на кухне белье. Сохли на веревках майки с трусами‚ вместительные лифчики‚ дамское белье густо-фиолетовых тонов; мужские подштанники провисали донизу‚ нагло задевая по лицу; тараканы шебуршились всласть вкруг помойного ведра. По утрам соседи наперегонки бежали в ванную‚ очередь выстраивалась в туалет: знай Гребенщиков‚ что ему предстоит‚ соорудил бы в квартире три кухни‚ четыре ванные комнаты‚ шесть унитазов.