Повседневная жизнь советской коммуналки

Прелестная некогда Вера Николаевна имела столик на кухне‚ стиснутый с боков чужими тумбочками‚ отчего и страдала‚ не подавая вида. Дворник уже не заносил дрова по черной лестнице‚ кухарка не готовила на огромной‚ в полкухни‚ плите‚ и Вера Николаевна обучилась разжигать примус‚ наливая в него вонючий керосин‚ тыкая иглой в засоренную форсунку‚ проливая по кромочке ядовитый денатурат‚ часто-часто накачивая насосик‚ с содроганием ожидая взрыва‚ грохота с пламенем‚ чтобы кастрюлька взлетела к потолку и лапша обвисла на давно не беленных стенах. Но всякий раз беду проносило мимо‚ и к вечеру она оттирала до блеска чумазую кастрюлю‚ сальную сковородку‚ закоптелый чайник‚ проволочным ершиком очищала молочную бутылку: Вера Николаевна происходила‚ возможно‚ из немцев и чистоту блюла неукоснительно».

Как мы можем заметить, этот текст посвящен коммунальной квартире вообще, тем не менее чаще всего в нем упоминается именно кухня. Да и описано это пространство не в пример колоритнее прочих.

Ирина Соя-Серко писала в мемуарах: «Кухня была общей, и на холодной плите стояли примусы, керосинки “герц” – высокие, синие, с закопченным слюдяным окошечком посредине. Потом появилась новинка – “керогаз”, который тоже здорово коптил и издавал противный запах. Если соседи уживались, то над каждым столиком (по числу жильцов в квартире) на полках стояла и висела хозяйственная утварь, если же соседи были “ненадежные”, все уносилось в комнату, вплоть до спичек и соли. На полу в кухне тайком кололи дровишки для “буржуек”, кому не хотелось спускаться вниз во двор, а потому кафель был повсюду выщерблен. В ванной мокло белье, стояли тазы, корыта, оцинкованные ванночки для детей».

А вот Василий Аксенов, «Московская сага»:

«– Цецилия Наумовна, вас к телефону! – долетел из коридора голос соседской дочки, семиклассницы Марины, вполне благовоспитанной школьницы. На кухне между тем продолжали полускандально перекликаться, базлать, как они выражались, привычные женщины, квартиросъемщицы. Огромная коммуналка на Фурманном, вместившая двенадцать семей плюс одиночку Цецилию, продолжала жить своей кухонно-туалетно-коридорной возней.

– Эй, Наумовна! – хрипло проорала с кухни главная баба квартиры, тетя Шура Погожина. Она с утра уже была на посту у своей конфорки, все что-то перемешивала и дирижировала оттуда коммунальной жизнью.

– Ты, Маринка, в дверь ей стукни, небось не слышит!»

Поэт Николай Заболоцкий видел советскую коммунальную кухню глазами лестничного беспризорного кота:

Сквозь дверь он чувствует квартиру,
Где труд дневной едва лишь начат.
Там от плиты и до сортира
Лишь бабьи туловища скачут.
Там примус выстроен, как дыба,
На нем, от ужаса треща,
Чахоточная воет рыба
В зеленых масляных прыщах.
Там трупы вымытых животных
Лежат на противнях холодных
И чугуны, купели слез,
Венчают зла апофеоз[5].

Коммунальная кухня была страшным местом. Ильф и Петров писали в «Золотом теленке»: «Вечером пришел Птибурдуков. Он долго не решался войти в комнаты Лоханкиных и мыкался по кухне среди длиннопламенных примусов и протянутых накрест веревок, на которых висело сухое гипсовое белье с подтеками синьки. Квартира оживилась. Хлопали двери, проносились тени, светились глаза жильцов, и где-то страстно вздохнули: “Мужчина пришел”».

Не позавидуешь в этот момент Птибурдукову, даже несмотря на комплимент со вздохом.

А вот воспоминания Бориса Маркуса: «Наша квартира была обычной коммунальной, каких в Москве было тысячи, десятки тысяч. Кухня и все бытовое обслуживание, вроде водопровода, отопления и канализации, было общим. И поэтому в кухнях стояло столько кухонных столиков, сколько семей жило в квартире. Иногда имели кухни и плиту, на конфорках которой можно было что-то сварить, разогреть, поджарить. Но это бывало редко. Разве что по праздникам, когда плиту разжигали. А так как это бывало не часто, то плита обычно была занята примусами или керосинками».

Плита, которая способна действовать по назначению, но при этом используемая как подставка для всяких эрзацев полноценной плиты. Страшное зрелище.

* * *

Кухня была своего рода основой бытия. Татьяна Окуневская, будущая актриса, вспоминала свое коммунальное детство:

«Наш дом такой странный, он тянется на целый квартал, в девять этажей, громадина без лифта. Лестница тоже странная, комнатки в доме маленькие, мрачные, а лестничные площадки как большие комнаты, с двумя окнами…