Повседневная жизнь старой русской гимназии

На последнем уроке словесности в VIII же классе вышла опять история — с той самой И-и, которой пришлось сделать замечание 12 ноября. На этот раз у нас все было мирно. Отвечала урок совсем другая ученица; И-и же, которая на днях тоже должна давать пробный урок и не раз уже сегодня толковала со мной по его поводу, начала почему-то засовывать одну свою книжку под парту; потом, видя, что я смотрю, достала ее, начала пересмеиваться с соседкой, и вдруг, закрывши лицо руками, зарыдала. Ее окружили, начали уговаривать; но И-и в истерическом припадке, не давала отнять рук от лица, не хотела идти и из класса и, плача, гнала от себя утешавших ее подруг. Наконец, когда она немного успокоилась, удалось увести ее из класса; но из коридора еще некоторое время доносились ее рыдания. Что за причина этого, трудно сказать. Утешавшей ее классной даме И-и говорила, что ей все надоело, и гимназия в том числе, возможно, что девушка переживает какой-то кризис; отчасти, может быть, связанный с тем, что ей, из-за недостатка средств, пришлось отказаться от уроков любимой ею музыки. Вдобавок же ко всему этому она, очевидно, малокровная и с несколько развинченными нервами. При свете всего этого я иначе взглянул теперь и на ее предыдущее поведение, несколько странный и придирчивый тон. Разочарование и скука, очевидно, тут не напускные, а искренние и до болезненности острые. А какие ныне слабые, чувствительные нервы! Какая болезненная молодежь! И как, наверно, отражается на них весь формализм нашей школы, все эти мелочи, которыми, иногда сам того не замечая, обижаешь их. И каким внимательным к их болезненным душам должен быть современный педагог. А между гем сверху как будто нарочно все направляют к тому, чтобы еще гуже натянуть эти и так уже туго натянутые нервы. Все усиливаются требования строгости в надзоре, в баллах; вводятся экзамены и всякий другой формализм. И за все эти легкомысленные «реформы» расплачиваются все те же бедные дети нашего нервного, больного иска, живущие в тяжелую эпоху казней и самоубийств…

25 ноября

Опять больше 10 дней не приходилось браться за дневник. Совсем не хватало на это времени. Немало пришлось опять пережить за эти дни. Крупного, правда, ничего; но ведь вся наша жизнь состоит из мелочей; от них зависит и весь тон нашей жизни.

Работа в «младших» классах (т. е. с V по VII) шла в общем сносно. Бывали моменты, когда сходили хорошо и уроки в VIII классе. Бот, например, урок, на котором были многие восьмиклассницы. Был бенефис их любимого артиста, игравшего Кина. Ученицы, под свежим впечатлением, показывают мне карточку артиста (в роли Кина). И непринужденно делятся своими мнениями о спектакле. И с ними так просто, хорошо. Вот другой урок: я рассказываю о памяти, иллюстрирую свое изложение примером из рассказа Чехова, читаю стихотворение А. Толстого. Ученицы внимательно слушают. Но это не мертвое, насильственное внимание. Нет, они сами живо реагируют на мой рассказ. Встает одна ученица и приводит в пример другой рассказ Чехова. Другая пытается тоже дать пример, но она что-то перепутала, исказила, и ее поправляют подруги. Нередко лекция переходит в живую беседу. В классе царит бодрая, деловая атмосфера. И никакой надобности в принудительной дисциплине нет. А когда я закончил, наконец, урок, то слышу, что ученицы благодарят за него и называют интересным. Как приятно было бы и для нас, учителей, почаще переживать такие минуты. Но… к сожалению, не приятных минут гораздо больше.

Разбирается практический урок И-и в том же VIII классе. Замечаний довольно много. Самолюбивой И-и, должно быть, неприятно, хотя критика вовсе не носит тона какого-либо недоброжелательства. А когда указываю на одну ошибку и я, И-и вдруг объявляет, что так написано в поправленном мной конспекте. «Полюбуйтесь-ка!» — иронически добавляет она. Но оказывается, что в конспекте вовсе не так и что то, что я говорил ей при исправлении конспекта о дождевых червях, она отнесла к червям вообще, думая, что других червей не бывает. На этот раз, несмотря на явную ложь по своему адресу, я вполне владею собой, спокойно указываю, что виновата она сама и только в заключение добавляю: «Не угодно ли теперь Вам самим полюбоваться!»

На этом дело и окончилось. Но, не сдержись я, и ученицы приняли бы сторону обиженной подруги.