Повседневная жизнь Тайной канцелярии

Чем более крупной была фигура преступника, тем больше лиц из его окружения – от родственников и приятелей-»конфидентов» до крепостной прислуги – было охвачено следствием. По делу Долгоруковых проходило более 50 человек; большинство из них подверглись пыткам и лишились имущества, в том числе и молодые князья-офицеры, непричастные ни к делам Верховного тайного совета, ни к попытке ограничения самодержавия в 1730 году, ни к придворным интригам. Жены обвиняемых отправлялись в монастыри или дальние деревни, дворня шла на каторгу или в солдаты, дети теряли придворные звания, должности по службе или место в гвардии. Наконец, преступники и их родня могли лишиться имущества – конфискации были обычной практикой в первой половине XVIII века. В «эпоху дворцовых переворотов» после каждой удачной «революции» или «падения» очередного временщика за «деревнями» опальных выстраивалась очередь претендентов с возраставшими аппетитами.

В 1730 году у опальных Долгоруковых были конфискованы вотчины, дома, загородные дворы и, как сообщал указ от имени Анны Иоанновны, «многий наш скарб, состоящий в драгих вещах на несколько сот тысяч рублей». В итоге в ведомство Дворцовой канцелярии перешло почти 25 тысяч крепостных душ «бывших князей».[749] Их владения попали в руки новых хозяев – Нарышкиных, А. И. Шаховского, А. Б. Куракина, генерала Урбановича, С. А. Салтыкова; даже знаменитому шуту Анны, отставному прапорщику Ивану Балакиреву, достался дом в Касимове.[750] Челобитчики (Г. П. Чернышев, А. И. Шаховской и др.) просили об «отписных» имениях Долгоруковых и Меншикова; некоторые, как В. Н. Татищев, даже точно указывали желаемое количество «душ» в конкретных уездах. У ссыльных членов фамилии было отнято практически всё сколько-нибудь ценное имущество, оставлены разве что обручальные кольца и нательные кресты.

То же случалось и с прочим скарбом осужденных. Порой монарх лично распоряжался ценностями недавнего вельможи. Екатерина I пожаловала П. А. Толстому «шубу соболью пластинчатую» из вещей сосланного вице-президента Синода Феодосия Яновского, которую тот, в свою очередь, прибрал к рукам из патриаршей казны. Прочие «пожитки» опального пошли на продажу; часть вырученных средств направлялась на прокормление, а потом и «на погребение мертвого тела» узника.[751] Но в мае 1727 года пришел черед самого Толстого – бывший начальник Тайной канцелярии потерял не только шубу, но и все имущество и имения, в которых насчитывалось 10 687 душ.

Примером подобного наказания может служить описание конфискации и последующего «распределения» движимой и недвижимой собственности одного из друзей казненного Артемия Волынского – тайного советника, президента Коммерц-коллегии графа Платона Ивановича Мусина-Пушкина.

Старавшиеся отличиться судьи приговорили к четвертованию всех членов кружка Волынского, хотя даже они признали, что Мусин-Пушкин в этой «партии» не состоял. 23 июня 1740 года императрица утвердила приговор; для Мусина-Пушкина смертная казнь была отменена: «урезав языка, послать его в Соловецкой монастырь и содержать в наикрепчайшей тамо тюрьме под крепким караулом, никуда не выпуская». По меркам политических процессов аннинского царствования граф Платон был наказан легче всех – даже не бит кнутом; обязательная конфискация имения не распространялась на родовые владения.

Причин такого смягчения приговора мы не знаем; возможно, для Анны было ясно, что на месте Мусина-Пушкина могли оказаться многие представители знати, выражавшие недовольство правительственными решениями или фавором. Но граф не проявил сообразительности для своевременного раскаяния и даже осмелился заявить, что не желал быть доносчиком. К тому же он был слишком богат, знатен и чужд искательности: у нас нет сведений о посылке им писем Бирону, подобно представителям «генералитета» С. А. Салтыкову, А. И. Ушакову, В. Н. Татищеву и др. Потому его наказание должно было послужить показательным примером с символическим «урезанием языка» – основного орудия преступления.

После приговора последовала уже отработанная процедура конфискации и перераспределения имущества. Генерал-прокурор Н. Ю. Трубецкой первым подал слезную челобитную, в которой просил «для его недостатков и самой крайней нужды» дворец графа Платона на Мойке. Трубецкой знал, о чем просить: как и полагалось настоящему вельможе, граф Платон Иванович жил «пышно», обустраивал дом, находясь в зените своей карьеры.[752] В городской усадьбе размещались конюшня, каретный двор, речной флот из двух шхерботов, оранжерея с вишневыми и «помаранцевыми» деревьями, кустами «розанов» и «розмаринов». Просторные комнаты украшали шпалеры и картины (портреты государей и менее официальные «Птицы и древа», «Птицы петухи», «5 картин разных животных») вместе с 23 иконами и окованным серебром Евангелием; зеркала в золоченых рамах; стенные, настольные и напольные часы. В торжественных случаях на стол выставлялись дорогие серебряные и фарфоровые сервизы. Должно быть, в качестве надежного вклада семейство держало дома почти восемь пудов серебра.