Повседневная жизнь Тайной канцелярии

Люди той далекой эпохи могли от раскаяния или со страха донести и сами на себя, если посчитали свои поступки и даже пришедшие в голову мысли опасными и «душевредными». 1 января 1726 года «Преображенского полку 2 роты сержант Александр Петров Пушкин ‹…› в яузских воротых кричал караул и сказал за собою ‹…› дело», а затем «объявил, что де он ‹…› изрубил жену свою до смерти». Прадед поэта был отправлен из губернской канцелярии в Преображенский приказ, где рассказал, что в «беспамятстве» убил свою жену (ему показалось, что супруга подослала к нему мужика-»колдуна»): «Зело стало мне тошно без меры, пожесточалось сердце мое, закипело и как бы огонь, и бросился я на жену свою ‹…› и бил кулаками и подушками душил ‹…› и ухватил я кортик со стены, стал ея рубить тем кортиком». Через десять дней после ареста И. Ф. Ромодановский приказал освободить Пушкина из тюрьмы на поруки, «понеже, он, по-видимому, весьма болен и при смерти», опасаясь, чтобы тот «от страха не умер безвременно и от того следствие о убивстве жены не было б безгласно». Александра Петровича передали под расписку родным братьям Федору и Илье с запретом отлучаться из Москвы. Но дело так и не было окончено; опасения Ромодановского оправдались – виновник через две недели умер.[272]

В 1762 году солдатский сын Никита Алексеев «на себя показывал, что будто бы он, будучи пьяным, в уме своем поносил блаженные и вечной славы достойные памяти государыню императрицу Елизавету Петровну, а каковыми словами – не упомнит». Из Тайной канцелярии Алексеева, наказав кнутом, сослали на каторгу.

В 1753 году матрос корабля «Иоанн Златоуст» Федор Попов повинился в совершенном шестнадцатью годами ранее преступлении: «Застал он, Попов, брата своего Никифора на той жене своей, которой с оною женою его чинил блуд и, зарезав того брата своего, он, Попов из оного города Тамбова бежал ‹…›. И того ради вздумал он, Попов, ныне, чтоб ему об той вине принести повинную». Матрос решил кричать «слово и дело», чтобы «та вина его была явна и в том ему без покаяния не умереть». Как видим, его преступление не попадало под разряд государственных. Так же рассудил и А. И. Шувалов, вынеся приговор: «Ему, Попову, для оного слова и дела по первому пункту сказывать за собою не подлежало, ибо то его показание к слову и делу, а особливо к первому пункту нимало не касаетца; а надлежало было ему, Попову, о том объявить просто в Адмиралтейскую коллегию; того ради за ложное им, Поповым, за собою слово и дело по первому пункту сказанье ‹…› учинить наказанье – гонять спицрутены по рассмотрению Адмиралтейской коллегии».[273]

Крамольные мысли о возможности силой захватить власть в послепетровскую эпоху посещали уже не только офицеров, но и лиц «подлого звания», вступая в неразрешимый конфликт с традиционными представлениями о власти. Майской ночью 1756 года 30-летний армейский солдат Василий Трескин на казарменных нарах гарнизона крепости Святой Анны «рассуждал сам с собой один: что де вить невеликое дело государыню уязвить; и ежели он, Трескин, когда будет в Москве или в Санкт Питербурхе и улучит время где видеть милостивую государыню, то б ее, государыню, заколоть шпагою. И думаючи де оное, в то ж самое время пришел он от того в страх и, желая по самое чистой своей совести пред Богом и пред ея императорским величеством принесть в том добровольную повинную и желая себе для точного о том показания отсылки в Тайную контору о вышеозначенном, что знает он за собою слово и дело государево по первому пункту». Испуганный служивый сам на себя донес по всей форме, был доставлен в Москву и должным образом пытан для установления, с чего подобное намерение «в мысль ево пришло»; но добавить по существу он ничего не смог. Начальство не успело отправить Трескина в Петербург – в «казарме» Тайной конторы солдат перерезал себе горло.[274]

Служитель Рекрутской канцелярии Иван Павлов в 1737 году не только явился в Москве в Тайную контору, но и принес свои писания, в которых называл Петра I «хульником» и «богопротивником» за его нововведения – «немецкое» платье, упразднение патриархии, новое летосчисление, «мушкараты». На допросе чиновник-раскольник пожелал «за старую веру пострадать», а на увещевания отвечал, что «весьма стоит в той своей противности, в том и умереть желает». После безрезультатного розыска спустя два года по решению Кабинета министров желание старовера было исполнено: в феврале 1739 года «казнь учинена в застенке, и мертвое его тело в той же ночи в пристойном месте брошено в реку. А кто при оном исполнении был, тем о неимении о том разговоров сказан ее императорского величества указ с подпискою».[275]