Повседневная жизнь Тайной канцелярии

В 1793 году очень повезло доносчику Осипу Малевинскому. Грамотный крепостной являлся членом основанного просветителем Федором Кречетовым «Общества благодействования», но не оценил идей его основателя и подал донос с их подробным перечислением: «Он, негодуя на необузданность власти, восстав на злоупотребления, возвращает права народу, довольно уже слышно народного ропота на неправосудие, и не возжечь бы попустительством еще большего пламени». Кречетов произносил «непристойные слова» в адрес властей, начиная с самой императрицы Екатерины II: «Она де павшая на роскошь и в распутную жизнь, а не знающая в правлении престолом, и управляют им наемники, потому недостойная престола и удобно будет и лишить ее оного, как убийцу». Помимо оскорбления «высочайшей чести императорского величества, також и высочайших наследников ‹…› и весь Сенат ругал, яко воры и разбойники, и сама же потакает им и делает заодно. И так все то чинил он, Федор Кречетов, великую противность к святым церквам, яко идолослужение производил и называл всех правоверных идолопоклонниками. И пророчествует к величайшему бунту такому, которого еще не бывало». Он намеревался уничтожить княжеские и дворянские титулы, предрекал восстание народа в России, которое могло «разрушить все власти в мгновение ока», обвинял правительство в разврате, а подданных в низкопоклонстве: «Сочинители же ослепляют пышными одами, что настал де золотой век, а мерзкое духовенство в храмах лицемерит и льстит, из пышных слов составляя поучения, а потом, гладя усы и бороды, отходят в свои кельи и там упиваются в роскоши и изобилии своего богатства, взятого от пота и крови ближнего». Малевинский обрел свободу – не в результате осуществления плана преобразований, а благодаря доносу: получил вольную и 200 рублей в придачу. Кречетова же заточили в Шлиссельбург, где он проводил время за чтением церковных книг.[292]

Однако ретивому доносителю иной раз следовало крепко подумать, прежде чем сообщать о преступных замыслах или высказываниях собеседника. Так, в январе 1769 года «воеводский товарищ» поручик Петр Савелов «нечто разгласил», а случившийся при этом «титулярный юнкер» Воейков побежал с доносом на него – но едва ли был обрадован результатом. Очевидно, разглашение было настолько «непристойным», что бумаге его не доверили (и даже само дело сожгли), виновного загнали в Сибирский пограничный батальон (где он умер в 1781 году), а доносчик вместо ожидаемой награды отправился в ссылку в собственную деревню «без выезда».[293]

Да и выплаты обещанного вознаграждения еще надо было добиваться. Документы сохранили вопль души доносчика – дьячка Василия Федорова, отправившего в 1724 году на казнь своего приятеля за брань в адрес самого Петра I и его жены: «Ингермоланского полку отставной капрал и волоколамской помещик Василей Кобылин, при домашних своих, по некоторым со мною разговорам, блаженные и вечно достойные памяти его императорское величество бранил матерными скверными словами и называл горбуном и всей вселенной разорителем, от чего де свои и чужестранные земли плачут: „Таки де он некакой сулим и недоброй человек; да и глаза де у него воровские, что ходит потупясь, глядит в землю“. Он же, Кобылин, по воспрещению моему в том его злодействе, говорил: „Разве де тебе в том диво, что я его браню? У нас де и в полку солдаты в глаза его бранят и называют так же, как и я“„. О предстоявшей коронации царской супруги „оной злодей Кобылин говорил неудоб сказаемым словом скверно и непристойно: «Не подобает де монаху, так и ей на царстве быть; что де она не природная и не руская, и ведаем мы, как она в полон взята, и приведена под знамя в одной рубахе, и отдана была под караул, и караульной де, наш офицер надел на нее кафтан; да она ж де с князем Меншиковым его императорское величество кореньем обвели““.

В Преображенском приказе Федоров приятеля «во всем изобличил ясным доказательством, в чем он с розысков и винился и казнен смертью»; сам же доносчик получил «до настоящего награждения корову с телицею, да на прокорм их сена; да гусей и кур индейских по гнезду, и то чрез многое прошение на силу получил в три года». Но выпустили его из-под следствия втихую – «охранительного и о непорицании меня указов из той канцелярии не дано, от чего я чрез три года как от жены того злодея претерпевал всякие несносные беды и разорении и бит смертно, от чего и до днесь порядошного себе житья с женою и детьми нигде не имею, и бродя, без призрения, помираем голодною смертию, яко подозрительные, в чем на тех обитчиков в той же канцелярии я и бил челом, а суда не дано».