Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

Придется долго ждать, самое меньшее до XIV века, чтобы обнаружить одно из тех редких выступлений в защиту виллана, представляющее собой не просто призыв к милосердию, но реабилитацию и предложение судить по справедливости. Автор одного из таких сочинений, бюргер[189], не боится писать, что знать, то есть рыцари и оруженосцы, — не более чем хищные птицы, живущие за счет добычи. Людям, говорящим «мой виллан» так же легко, как «моя вещь», он предрекает разом и мстительный гнев народа, и справедливое возмездие со стороны Провидения — ибо, говорит он, с теми, кто живет при дворах королей и служат им ближайшими советниками, после смерти обойдутся как с любимцами государей — соколами, на которых они похожи и чей трупик бросают на гноище; вот и они в конечном счете попадут на адское гноище, тогда как виллан, которого все вокруг высмеивают и освистывают, будет со смиренными вознесен к престолу Всевышнего. В подобных речах уже слышится интонация, предвещающая новую эру. Но тот, кто это пишет, далеко не спокоен. Как все-таки обескураживают эти бедняки, которым он всей душой желал бы добра! Ах, они просты, и вкусы их не больно изысканны! Но главное — как понять, что они терпят свое рабство, что не видно вспышек недовольства? Более того — как понять их неисправимый пиетет к господам, которые их эксплуатируют, глумятся над ними и которых они все равно неизменно встречают смиренным «монсеньор»?

В Париже при подсчете населения вилланы не упоминаются — они живут в сельской местности. Тем не менее город еще не занял такую территорию и не столь прочно обосновался на ней, как в наши дни. Хоть земля и очень вздорожала, внутри городских стен растут многочисленные сады, занимающие обширное пространство. Здесь разводят овощи, фруктовые деревья и даже виноград. С другой стороны, за этими стенами городское население широко расселяется в предместьях; однако это лишь отдельные островки, а ближайшие окрестности еще сохраняют деревенский облик. От Лувра, построенного прямо напротив западной стены, в направлении Сен-Жермена быстро заселяются лесистые районы, где еще можно охотиться. С противоположной стороны Филипп Август обнес сплошной стеной Венсеннский лес; король Англии Генрих II, узнав об этом, увидел здесь возможность послать французу оригинальный подарок. Как и его предшественники, как Генрих I, приобретший богатый зверинец, который можно было посетить в Кане[190], этот монарх питал интерес к животным и придумал отправить Филиппу корабль, нагруженный оленятами, оленухами, ланями, косулями и всевозможными дикими животными, пойманными в Нормандии и в Аквитании. Корабль этот поднялся по Сене до Парижа и привез в Венсеннский парк много новых поселенцев[191]. Впрочем, помимо лесов парижские пригороды включали в себя обработанные, богатые земли, где трудилось многочисленное сельское население; чтобы увидеть вилланов, горожанам не надо было ехать далеко — они встречались в самом Париже, привозя туда свои продукты, фрукты, овощи, злаки, птицу и скот.

Глава VI. Положение женщин

Один просвещенный рыцарь, имевший вкус к морали и философии и писавший в середине XIII в. — его звали Филипп Новарский, — познакомил нас со своими взглядами на обязанности женщины и на заботы, налагаемые ее воспитанием[192].

Первая добродетель, которой следует обучать девушек, пишет он, — это повиновение: ведь женщины созданы для того, чтобы повиноваться. Далее, им следует прививать другие добродетели, вытекающие из главной, приучая их не быть ни дерзкими, ни ветреными, ни завистливыми, ни расточительными. Когда они дерзки на словах, им будут отвечать в том же тоне, а когда дерзки в поступках, с ними станут обращаться так, как эти поступки заслуживают; когда они ветрены, они будут болтать с людьми всякого рода, а с такой болтовни слишком часто начинаются весьма неприятные приключения; когда они завистливы, они способны даже продать себя, чтобы добиться желаемого; когда они расточительны, они разорят свой дом (что дурно для них, потому что щедрость — добродетель мужчины, а не женщины) и, может быть, в конечном счете не пожалеют собственного тела.

Нехорошо, — считает наш рыцарь, — чтобы женщина умела читать и писать, разве что для знакомства с азами религии. Ведь образованная женщина не слишком надежна. Для поклонника, который не осмеливается ни объясниться вслух, ни прислать гонца, соблазнительно обратиться к даме окольным путем, сочинив для нее какую-нибудь песню, сказку, роман или поэму.

Даме, если до нее доходят подобные знаки внимания, трудно противиться желанию ответить. Начнется переписка, которая заведет черт знает куда.

В чем должна женщина разбираться, так это в пряже и шитье: если она бедна, ей это понадобится; если она богата, ей это опять-таки понадобится, чтобы руководить работой служанок и работниц и оценивать ее.