Повседневный мир русской крестьянки периода поздней империи

Крестьянки ярославского села, оправдывая поведение своих товарок, рассуждали так: «Муж не терпит, а она и подавно не будет терпеть, — он раззадорил ее, да и ушел, не женился бы коли до солдатчины…»^{742}. В некоторых деревнях Воронежской губернии «на связь солдаток с посторонними мало обращали внимания, и она не преследовалась обществом, а дети, прижитые солдатками незаконно, пользовались такими же правами, как и законные»^{743}. По свидетельству из Мещевского уезда Калужской губернии, «довольно часты случаи ухода от жен-солдаток, так как последние редко выдерживают 4—5-летнего отсутствия мужа, поддаются соблазну и иногда без мужа рожают детей»^{744}.

Другой причиной измены крестьянских жен своим мужьям могла быть импотенция, или, как в деревне говорили, «нестоиха». «Какой это муж! И на человека не похож; никогда не пожалеет»^{745}. В приведенной фразе калужской крестьянки слово «жалеет» означает половое соитие. Неспособность мужа к половой жизни выступала серьезным аргументом в оправдании внебрачных связей. «Что ж с больным лежать — только себя мучать», — говорили в таких случаях деревенские бабы^{746}.

Благодатной почвой для адюльтера выступали отхожие промыслы. По наблюдениям П. Каверина, информатора из Борисоглебского уезда Тамбовской губернии, они были «главной причиной потери девственности и падения нравов… Уже с ранней весны девушки идут к купцу, так у нас называют всех землевладельцев, на работу. А там полный простор для беспутства»^{747}. Близость деревень и помещичьих усадеб с прислугой — лакеями, кучерами и т. д. всегда отрицательно влияла на сельскую нравственность^{748}. Да и сами помещики порой негативно влияли на нравственность села, заводя у себя целые гаремы^{749}.

Многие женщины отправлялись в качестве прислуги в города и здесь, оказавшись в новой для себя, полной соблазнов обстановке, приобретали своеобразный взгляд на женское целомудрие^{750}. Некоторые из них постепенно скатывались к тому, что были готовы отдать себя за деньги или хороший подарок. В начале XX века, согласно исследованию И. Канкаровича, в столице «около 40 процентов поднадзорных проституток составляли крестьянские девушки, служившие прежде прислугой, да почти столько же крестьянок, бывших ранее фабричными работницами»^{751}.

Рост числа крестьян-отходников также способствовал падению нравственности в деревне. Писатель В. Михневич сетовал, что крестьяне, «которые в своем примитивном состоянии всегда твердо придерживались принципов крепкого семейного начала и которые по своей натуре никогда не были расположены к разврату, теперь сильно деморализуются и без стеснения нарушают «седьмую заповедь», когда они пребывают в городах в поисках работ»^{752}. Попадая в городской вертеп, знакомясь с доступными женщинами, мужики быстро усваивали вкус свободной любви. Крестьянка Орловского уезда А. Михеева, говоря о падении нравов в селе, видела причину этого в том, что «мужики как поживут на стороне, то по возвращению заводят любовниц», которыми становились «часто вдовы и замужние женщины, если муж много старше или в долгой отлучке»^{753}.

В отличие от городской, сельская проституция была в основном тайной, случайной, соседствовала с обычным развратом, следовала за ярмарками и другими большими скоплениями людей^{754}. Проституцией «по случаю» грешили крестьянки, привозившие продукты на продажу в город на ярмарки: идея подзаработать «заодно» в городе телом казалась многим из них вполне приемлемой и экономически выгодной^{755}.

Проявления проституции отмечались обычно в больших фабричных и торгово-промышленных селах, «в селениях, лежащих близ значительных железнодорожных станций, или на тракте, к которому приходят партии рабочих, в селениях, служащих рынками найма»^{756}. Излюбленным местом сельских жриц любви был трактир. Здесь они находили клиентов, а свидания происходили в окрестном лесу, который к вечеру был буквально наводнен парами^{757}.

Сирое на сексуальные услуги закономерно возрастал в тех селах, где были размещены воинские команды. По утверждению информатора из Вологодской губернии, разврат в с. Вознесенском появился со времени расквартирования в нем отряда из 60 солдат, конвоировавших арестантов из одного острога в другой^{758}. В селах и деревнях с незначительным пришлым населением, жители которых занимались главным образом земледелием или кустарными промыслами, проституция (даже «случайная») практически отсутствовала^{759}.

В то же время О. П. Семенова-Тян-Шанская считала, что любую бабу можно легко купить деньгами или подарком. Одна крестьянка наивно признавалась: «Прижила себе на горе сына и всего за пустяк, за десяток яблок»^{760}. Писатель А. Н. Энгельгардт утверждал, что «нравы деревенских баб и девок до невероятности просты: деньги, какой-нибудь платок… лишь бы никто не знал, лишь бы все было шито-крыто…»^{761}