Повстанческая армия имени Чака Берри

По Хайдеггеру, постоянное, задевающее человека, достающее его, ему врученное пребывание («присутствие») в его отношении к смерти определяется ужасом. Ужас — обморок сознания, «застывание» перед Ничто, перед перспективой тотального самоуничтожения.

Для иллюстрации этого, Летов приводит мне цитату из фильма Фрэнсиса Капполы «Апокалипсис сегодня», где главный герой и выражает эту идею словами: «Ужас, ужас и моральный террор…»

Так ведь это квинтэссенция философии питающей весь так называемый, русский рок! Не так ли?

Тут на ум опять приходит гениальный Достоевский, предвидевший всю эту петрушку больше ста лет назад.

Один из его героев говорит: «Что удерживает человека от самоубийства? Две вещи. Одна очень маленькая. А другая — очень большая. Но и маленькая, тоже, очень большая. Маленькая — это боль. А большая — это Бог. А вы знаете, что такое Бог? Бог — это страх боли смерти! Но и это, все равно…»

На мои возражения и несогласие с подобной жизненной философией, Егор смеется:

— Ну, ты Ромыч — человек!.. И это звучит как снисходительная жалостливая насмешка. Нет это, мол, не страшно. Просто уж так, вот получилось. Не повезло Ромычу. Не тем родился. Становится все обиднее. Во мне начинает просыпаться представитель той, остальной части человечества, что искони ненавидит «нелюдей» и старается изобрести для них различные формы геноцида. Но я, пока еще стараюсь держать себя в руках. Летов мне, по-прежнему, очень даже, во многом, симпатичен. Хочется быть по отношению к нему добрым и участливым. И я стараюсь заставить себя улыбаться в ответ и продолжаю потеть под тяжестью огромного рюкзака.

Какой же из этого всего напрашивается вывод? Лишь перед лицом смерти человек обретает свое подлинное бытие: последнее, таким образом, является «бытием-к-смерти». Это «подлинное бытие-к-смерти» есть осмысленный опыт смерти как возможности. Через эту возможность осуществляется «целостность пребывания человека». Поскольку смерть есть единичная, субъективно — «моя» смерть, она в то же время для человека есть и безусловно «самая своя» «собственная» возможность, свобода par exellence. Поэтому лишь через опыт смерти человек обретает свою свободу. В этой «свободе к смерти» человек и осуществляет фундаментальное призвание быть собой, обрести подлинную аутентичную «экзистенцию»: только на границе со смертью «пребывание» человека может осмыслить и осуществить себя как самостоятельное, «свое» бытие.

Напротив, забвение и «уклонение» от смерти, спровоцированное «трусливым страхом», искажают экзистенциальный ужас, взывающий к подлинности человеческого «я», и закабаляют человека множеством условностей и уловок, направленных на то, чтобы скрыть Ничто.

Хайдеггер описывает многоликий характер этого феномена «уклонения» или «убегания», превращающего человека в «социальный продукт» — в человека обезличенного, массового, манипулирующего готовыми, насажденными извне, стереотипами сознания. Такой человек (или такое человечество, называемое Летовым просто «людьми») становится тотально несамостоятельным, неаутентичным и несвободным. Оно, это человечество, выстраивает себя в некое «бытие повседневности», в котором смерть предстает перед ним не как онтологический акт, а как внешнее событие, «происшествие», «случай» и которое служит ему механизмом самозащиты.

Такое надуманное и вымороченное бытие Хайдеггер называет «падением», «несобственным бытием», не только противоположным бытию собственному, но и препятствующим ему.*

Волей-неволей, я проникаюсь всей этой философией, не потому что разделяю ее и готов ей следовать, а как-то из солидарности с Летовым, что ли, и из готовности сделать ему чем-нибудь приятное. В конце концов, его позиция на данный момент была более солидная, научно-обоснованная, и мне, ни о чем подобном незадумывавшемуся пришлось в чем-то с Летовым согласиться. Вот почему я напишу в последствии песни типа «Родина-смерть» и стану заявлять в своих песнях, мол, «что не до смерти — то ложь»… Это все — Летовское влияние. Поэтому-то он и станет записывать альбом из моих песен в собственном исполнении и заявит про эти песни:

— Я когда их услышал, то сразу понял — это я пою!

Все правильно, Егорушка, это ты и поешь. Я тут выступил просто, как репродуктор тех идей, каковые ты всадил в мое размягченное обстановкой приятного путешествия, сознание. Вот только, слава Богу, я от этих идей, как-то со временем избавился. А то и не знаю, где бы я сейчас был. Может у тебя бы за микшерским пультом бы сидел, глядя на тебя восхищенными глазами. Да, Бог миловал. Начал я читать святых отцов Православной церкви. Ну и как-то, потихоньку, в себя начал приходить.

А то бы — хана! Прямая бы мне дорога в «нелюди». Шучу, конечно!