Повторение пройденного. Повести о женщинах

И в самом деле мы были индивидуальностями. Одни из нас любили почитать на сон грядущий, и утром, в шесть часов, их с трудом поднимали с коек. Другие дремали на занятиях, потому что, видите ли, всегда поступали так прежде на скучных уроках. Третьи… Впрочем, были среди нас всякие: и книжники, и лунатики, и маменькины сынки, и чистюли, и крикуны, и скромники, и вегетарианцы, и чудаки, и любители «справедливости», а в общем — хорошие парни!

Первый удар по индивидуальностям был нанесен Уставом внутренней службы, который мы познавали изо дня в день теоретически и практически. По крайней мере, гауптвахта наша, или, говоря проще — «губа», не пустовала, а наряды вне очереди сыпались как из рога изобилия.

Второй удар, и не менее существенный, — солдатской кухней, которая начисто стирала все вкусы, будила аппетиты и ежедневно манила нас счастливой возможностью отправиться в наряд именно к суповым котлам и в столовую вместо дежурства у поста № 1, поста № 2 и поста № 3.

Наконец, третий удар последовал не сразу и со стороны, откуда его меньше всего ждали, — со стороны здравого смысла. Оказалось, что здравым смыслом в общем-то обладают почти все индивидуальности. Со временем индивидуальности стали понимать, что иметь замечания хуже, чем их не иметь, а не получать наряды вне очереди лучше, чем их получать, что спорить с командиром глупо и что лучше сидеть на скучных занятиях в классе или прокладывать теодолитный ход в местных лесах, чем загорать на «губе»…

Поняли, может быть, и более важное. Если ты действительно хочешь на фронт, то наберись терпения, не хнычь, а неси-ка спокойно солдатскую ношу и жди. Что же касается солдатской ноши, то она состояла у нас из карабина, саперной лопатки, противогаза, теодолита, буссоли или стереотрубы — последние кому что положено.

Нас не называли мушкетерами, и все же нас было трое. В списках наши фамилии стояли не по соседству. Но мы рядом шагали в строю, рядом сидели на занятиях и даже спали рядом — ноги в ноги. Поэтому после отбоя и после того, как дежурный по школе вместе со старшиной навещал нашу спальню, осторожно прикрывая за собой дверь, мы перекладывали подушки наоборот — голова в голову — и болтали. Впрочем, «болтали» — это мое слово. Володя говорил — «трепались». Саша более мягко — «беседовали».

Саша был тих и стеснителен, под стать своему внешнему виду. Володя, наоборот, крепкий, ладный, розовощекий, — неуемно весел и уверен в себе.

— Давайте, давайте, ребятки! Не пропадем! — восклицал он и хлопал нас по плечу.

«Ребятками» он величал всех, даже командиров, но их, конечно, за глаза.

— Чего-то сегодня наши ребятки зашевелились, — говорил он, когда командиры направлялись в кабинет начальника школы или на какое-нибудь совещание в город. — Что-то накумекают. Лафа им! Другие на фронте, а эти окопались в тепле. Командуют!

— Значит, ты сам? И моложе нас на целый год? — говорил Саша, когда я рассказывал, как упрашивал военкома послать меня, ну не в армию, а хотя бы в какую-нибудь военную школу, и ссылался на то, что уже был (был!) на фронте в сорок первом. — Второй раз и сам! А я вот все думаю: мог бы я так?

— А чего там мог — не мог, — говорил Володя. — И правильно сделал. Лучше, чем в гражданке с пустым брюхом сидеть. И тепло и сытно и почет-уважение.

Теперь я знал о Саше и Володе все. Не только то, что Саша занимался в студии художественного слова Дома пионеров, а Володя увлекался спортом и даже брал призы на легкоатлетических соревнованиях школьников. Знал, что отец у Саши авиационный инженер, а мать умерла несколько лет назад, и что недавно отец вновь женился, и у Саши теперь хорошая мачеха, и скоро будет братишка или сестренка. А у Володи нет братьев и сестер, мать у него не работает, отец — хозяйственник. В общем, я знал много и мало, поскольку биографии наши были небогаты: папа такой-то, мама такая-то, вот и все.

— Я все хочу спросить тебя… — обычно так начинал Саша разговор со мной или с Володей, и не только с нами. Это было его любимое словосочетание.

Он спрашивал нас, знаем ли мы Востокова, и Полонского, и Веневитинова, и Давыдова, и Гнедича, и шептал нам их стихи. У Саши была отличная память. А у меня скребли кошки на душе. Знать-то я знал, сколько раз читал с Николаем Степановичем, а вот сейчас и строчки вспомнить не мог.

Володя признавался чистосердечно:

— Первый раз слышу! И потом, ребятки, ближе к жизни! Что там сегодня на обед? Вот деловой вопрос.

А Гнедич что! Он дворянин? Отсюда — был сыт! Эксплуататорский класс, известно.

Как-то вечером Саша нам прочитал:

— «…Ваши глаза сверкают, как очки моего противогаза, и освещают, как ракета во время ночного боя. Ваш нежный голосок можно сравнить с голосом дневального, который произносит приятно звучащие команды: «На обед» и «Отбой». Я надеюсь, что любовь моя полетит по азимуту со скоростью пули образца 1930 года…»

— Что это?

— Это солдатский фольклор, — пояснил Саша. — Письмо пехотинца называется. Забавно, правда? Я даже списал его… И знаете, что стыдно: с ошибками списал. Только потом понял…