Повторение пройденного. Повести о женщинах

— И не подумаю, голубчик. Ишь чего захотел! Благодари судьбу, что легко отделался, счастливчик. Такие штуки, голубчик, заживают… — И Гурий Михайлович кивнул на мою загипсованную ногу.

Счастливчиком я себя никак не считал.

Нечего сказать, хорош счастливчик!

В сорок первом, казалось бы, вырвался на фронт, но пробыл на нем несколько часов. В сорок втором наконец попал в военную школу, но в какую! Логарифмы, синусы, косинусы, которые я и в обычной-то школе ненавидел. Слава богу, трех месяцев не прошло — расформировали школу, погрузили всех нас в теплушки. Ну, думали, едем воевать! Поехали — в Гороховецкие лагеря, в учебный полк, воевать с блохами и комарами и вновь долбить топографию.

И вот теперь — этот госпиталь. Отправился на два дня в Москву, в которой не был целую вечность — год, и в первый же день попал- под машину. И из-за кого? Из-за патруля — придрался, что я шел по улице с авоськой. Уж лучше бы в комендатуру тогда отправили строевой заниматься, чем мораль читать. Вот и вышла мораль: только патруль отпустил, рванул на другую сторону улицы и оказался на мостовой с переломанной голенью.

Счастливчик!

Сейчас я вспоминал Гороховецкие лагеря, и свой полк, и свою батарею, и свой взвод, и Сашу Баринова, Володю Протопопова, Бунькова, всех наших, как вспоминают что-то очень привычное и близкое. Я видел ребят в час подъема и в час отбоя, на занятиях и в столовке, я видел их лица, слышал их голоса… Вот старшина ведет батарею на обед и, как всегда, говорит: «Запевай!» А кто же запевает? Раньше запевал я. Конечно, нашли кого-нибудь. И я уже слышал их песни — наши, мои песни, ибо знал: их всего две. «Белоруссия родная, Украина золотая! Ваше счастье молодое…» — это одна. Вторая — «Дальневосточники, даешь отпор! Краснознаменная, смелее в бой!..» А вот комбат лейтенант Буньков наводит в землянке порядок: он чихвостит старшину, а тот моргает глазами и с беспокойством смотрит по сторонам. Мол, подрываете мой авторитет, товарищ командир батареи! А комбат знает это и говорит нарочито серьезно. Он не любит выслуживающегося старшину и, наоборот, любит ребят. Вот Володя, как всегда, балагурит, а Саша, сопя и протирая очки, выпускает стенгазету. Его освободили для этого от наряда по кухне, и Саша страдает — всеми фибрами души и желудка. У Саши теперь новое амплуа — он комсорг батареи.

А должность у Саши совсем смешная, и он страшно стыдится ее. Писарь-каптенармус… Впрочем, должности теперь у всех другие, не то что в школе. Я стал вешечным, например. Лейтенант Буньков — командиром нашей батареи топографической разведки, а лейтенант Соколов — нашим взводным. Есть у нас и батарея звукометрической разведки, появился новый самостоятельный взвод — фоторазведки. А Катонин сейчас не капитан, а майор — бывший начальник нашей, уже не существующей школы, теперь начальник штаба полка. И хотя сейчас в полку много народа, не то что прежде в школе, он по старой памяти не забывает топографов и звукометристов, «моих ребят», как называет их до сих пор… Вот и сейчас майор, наверно, зашел глянуть на «своих» — время послеобеденное, в огромных двухъярусных землянках все в сборе, и в штабе относительно спокойно… А вот… В общем, каждый час и даже каждую минуту я мог представить, что делается сейчас там…

Мы приехали в Гороховецкие лагеря морозным заснеженным утром первого января. Помню, как на станции Ильино, где мы разгружались, нас встретил старенький солдат-часовой:

— Ох, сосунки! Занесло вас!

О Гороховецких лагерях ходили легенды. Песок на семьдесят пять верст и блохи в песке — только повороши. А зимой блохи перебираются в землянки и даже полыни не боятся, на которой спят солдаты. И ни штатской души вокруг, только город Гороховец, до которого не близко.

Но блохи — еще не всё и песок — не всё. Рядом с песками болота. С блохами соперничают комары. А комар, он, известно, хуже блохи. От блохи — только чесотка, а от комара — малярия. И кормежка в лагерях горевав. В общем, месяца три можно вытерпеть, но больше — вряд ли…

А вот сейчас я вспоминал Гороховецкие лагеря с завистью. Кажется, я всё бы отдал, чтоб опять быть там — вместе со всеми, со своими…

Там, где