Повторить Лето

Погода была тихая, волны наплывали и наплывали на мои босые ноги. В воде шумели дети, но я слышала только море. Оно знакомилось со мной. Оно было мне радо. Оно приветствовало меня и обещало любовь. Пораженная, я ушла на тот край пляжа, где было меньше людей, и сидела там, впитывая в себя шум волн и жар желтого песка. Это было про меня: про мою смелость любить недоступное, про мою резкость и одновременно беспомощность, про свободу выбирать, страдать или не страдать, про мою любовь, это было еще про что-то важное, чего я до сих пор не знала. Казацк с его степями, высокими тополями вдоль колхозных полей, речками и ставками с каменистыми берегами, шумом ветра в деревьях остался в прошлом. Солнце стало соленым, и легкий ветерок намекал, что там, далеко от берега, он мог проявлять власть и жестокость, а здесь, на берегу, он с нежностью тихо ласкал твои волосы и кожу, и вода вторила ему, мягкая, чистая, но я чувствовала, что она знает, как разрушать корабли, города и судьбы… Море распахнуло мне душу и что-то нащупывало в моей, и я уже знала, что познаю все его тайны – как подчинить себе мужчину или как оставить о счастье лишь воспоминания. Оно могло вылечить, могло убить, могло показать, что такое любовь, и рядом с морем можно было узнать свою судьбу.

В доме теть Вали нас с маленькой Ритой положили в проходной комнате, а остальные дети с тетей Любой жили в детской комнате. Рита сразу уснула, и я долго лежала одна без сна на диване, смотрела в низкое окно на улицу, в окно светил фонарь, но казалось – луна. Собаки перегавкивались всю ночь, как в Казацке, хата была далеко от пляжа, и моря слышно не было. Но море уже случилось. Оно учило одиночеству.

Каждое утро, пока шумел наш пионерский табор, тетя Люба разгребала детей и рассовывала по сумкам продукты, чтобы идти на пляж, а я готовила на чужой плите обед. Пока я готовила, тетя Валя на кухню не заходила, и я чувствовала себя в ее хозяйстве как забравшийся в дом вор. В столе я нашла потрясающую вещь: огромную разделочную доску и попросила ее «поносить». Это был мой самодельный мольберт. Тетя Валя была поражена и молча мне кивнула, разрешая взять свою доску. Вряд ли она догадывалась, зачем мне разделочная доска за пределами кухни. Я подумала, что, если я попрошу у нее и прищепки – прикреплять бумагу к «мольберту», она совсем растеряется, поэтому просто их стащила, пока тети Вали не было на кухне. Я всегда любила рисовать, а на море стала рисовать портреты отдыхающих и покупать на заработанные деньги вкусности себе и детям.

Прожили мы на море семь дней – ровно на неделю отдала нас баба Вера тете Любе, и каждый день море рассказывало мне свои тайны, и каждую ночь луна освещала мне желтым светом окно.

– Так быстро время прошло. Вроде только приехали, – грустила я за чаем накануне отъезда.

– А что тебе там, в Казацке, делать? Оставайся, – как ни в чем не бывало заявила тетя Люба, положила в рот карамельку и запила ее чаем из чашки с парусником.

– Как – оставаться? Одной? Тут? С теть Валей?

– Ты не ребенок. Что с тобой сделается? Поживешь сколько захочешь – и домой. Еда есть, деньги на билет есть. Оставайся. Баба Вера без тебя обойдется. А Валя тебе никто, просто не чипай ее.

Я удивилась, что тетя Люба обратила внимание на мои непростые отношения как с бабой Верой, так и с тетей Валей, встав к тому же на мою сторону, но больше всего меня поразило ее доверие ко мне. Она была по-настоящему доброй и ответственной и искренне считала, что я могу передвигаться как угодно. И я вдруг ощутила, что я – свободна. Что быть свободной – это счастье. Что мечты сбываются. Теперь мне было положено все счастье мира.

Тетя Люба молча допила чай и отправилась спать.

Утром она сообщила тете Вале, что уезжает, оставляя меня погостить еще. Тетя Валя почему-то не побежала выбрасывать мои вещи, а ушла по своим делам. А я смыоась на пляж.

Я шла по улицам Очакова, и сегодня они стали другими. За моей спиной больше не было тети Любы. Впереди маячило объяснение с бабой Верой. Навалившаяся свобода вычистила мелкие желания. Я любила Мишу, его руки, его глаза, его челку, и не было никакого шанса с ним увидеться, и мне казалось, что его лицо мелькает в толпе. Я ловила его силуэт среди людей на пляже, видела прозрачность его глаз в небе. Мы с ним не виделись год. Еще один год моей тайны о нем.

Я рисовала на пляже людей, чаще – женщин. Женщины все были с комплексами по поводу своей внешности и просили нарисовать их «лучше, чем в жизни». Но я рисовала их как видела. Они были искренние, они раскрывались мне, как раскрываются врачу, раздевались до души и взглядом просили снизойти до любви к ним. И я восхищенно рисовала их, еще не зная, что в жизни женщины есть комплексы, ревность, борьба с возрастом, отчаяние и неуверенность в завтра, а еще – чувство власти над своим мужем пополам со страхом одиночества.

И я слишком часто позволяла себе мечтать о Мише.