Повторить Лето

Миша встал и начал рыться в кухонном столе.

– Сковородочку бы мне. С толстым дном. Есть такая?

– Может, и есть. Я готовлю на вон той алюминиевой. Чугуниевых тут не видела.

– Не может быть. Сейчас поищем, – сказал он и глубже погрузился в стол, встав на колени. С утра уже было очень жарко, он был без рубашки, в жестких, чуть больших, чем надо по размеру, джинсовых шортах, которые сидели чуть ниже пояса. Под гладкой смуглой кожей играли мышцы пресса, спины, он был весь ладный, красивый, мягко и неторопливо двигался.

Сковородка нашлась, и Миша заявил, что в благодарность за вчерашний борщ сегодня он меня кормит. Жарит картошку по своему особому методу. Помогать он запретил. Я сидела за столом и не знала, куда деть руки. Его глаза прятались в тени от челки.

– Самые сложные блюда – это простые блюда, – постоянно убирая челку с глаз, говорил он, сидя на маленьком стульчике за чисткой картошки. – Плюс-минус секунда – передержал, недодержал – все. Возле них надо буквально жить. Вермишель, картошка… непросто их сделать. Та же самая пюрешка – не сварить с наскока. В комбайне пюрешку делать – кощунственно. Только толкушкой, а это время.

«Он целый повар, – подумала я, – с философией». Лично мне было все равно, как жарить картошку или варить макароны. Картошку он почему-то нарезал мелко-мелко.

«Это что, новая мода – так крошить?» – молча удивлялась я.

– Вот такая нарезка дает самую вкусную картошку. Если сорт, конечно, правильный, – мешая в миске картошку с солью, рассказывал он.

«И какой это сорт, интересно?» – вставила я свою мысль.

– Сорт, видимо, не тот, что нужен, но мы с тобой поэкспериментируем.

“Мы?” – удивилась я.

Он крутился у плиты, пока картошка жарилась.

– Повар от плиты не отходит! – Он орудовал в сковородке найденным в столе каким-то плоским половником. – Готово! Жаренная по уникальному способу картоха неизвестного сорта! – гордо, с полотенцем на широкой голой груди, провозгласил Миша. Его светлые глаза под челкой сверкали. Мне уже давно хотелось его поцеловать. Но пришлось есть картошку.

На столе стояли две тарелки в старых темных трещинах, и каждая порция была с горкой – желтой зажаристой картошки.

Картоха оказалась потрясающей, с корочкой, хоть и неведомого сорта, быть может, неподходящего для такого уникального способа жарки.

Я оставила тарелку недоеденной и, упираясь подбородком в ладони, смотрела, как он уминает свою.

– Пойдем на море? – предложила я.

– Доедай, – указал он вилкой на мою тарелку.

– Не-не, больше не лезет.

Мы ушли на побережье, провалялись там целый день, а когда покрасневшее солнце садилось в море и мы были наполнены его теплом до самых краев, Миша собрал полотенца и объявил, что пора на дикий пляж.

Мы пробирались по песку и камням, камни были все больше, и вот мы наткнулись на скалы и дальше пути не было. Позади было море. Это был грот, и Миша знал о нем, а я была с Мишей заодно в его желаниях. Его рука держала мою, у меня спирало дыхание.

Внутри этой маленькой пещеры было тепло, а звезды мерцали сверху, как крыша, как купол, закрывая нас от всего мира. Я отпустила Мишину руку. Он ушел к воде. Море тихо шуршало волнами. Оно шепотом рассказывало мне о моем счастье. Мое белое платье светилось в темноте ночи пятном, и я сидела долго-долго на холодном песке, ожидая, пока Миша накупается. Он вылез из воды и стоял, мокрый, напротив меня. Он был как бог Шива из индийских сказок. Я чувствовала его так близко, огонь его души мерцал в его глазах, теплел в его губах.