Позабудем свои неудачи (Рассказы и повести)

Итак, меня решили обменять на корм. Для патриота, коим как существо сострадательное я безусловно и тайно являлся, дело не самое скверное. Извилистую его красоту, правда, смазывал неоспоримый факт: сколько бы за меня ни дали, все сожрет администрация. При любом самоуправлении остальным не достанется ни крохи. Но кто, кроме изнемогшего от сытости, мог польститься на едва ползающую безделицу? В пивную я не годился, разве что в пивную для угрюмых слепых ярыжек, которым все равно что пить и что запивать. Ресторан. . даже смешно подумать, будто кто-то закажет меня, а если и закажет вдруг, не швырнет потом надкушенного в морду подавшему. Не иначе, имелся аквариум, где демонстрировали таких, как я, подагрикам-извращенцам, и, чем безобразнее, измученнее существо им подсовывали, тем больший кайф они ловили. Значит, тешить глупца богатого, трафить его самодовольству, которое, уж не знаю, мнится ему для полноты самодовольства щедростью и даже милостью? Был, впрочем, еще один крохотный шанс — послужить науке, биологии, истории, психопатологии, виктимологии, мало ли, то есть перед вышвыриванием на помойку свидетельствовать, например, по теме: «Рак говорящий аквариумный, некоторые аспекты эволюции». Разумеется, шанс такой мог льстить и утешать не более чем устное завещание тем же наукам своего усопшего тельца, мозга, составленное с голодухи под камнем, оговоренное требованием расплатиться тотчас — в последний раз дать пожрать.

Нет, пути опять мне были неведомы. Я знал: завтра, через неделю, месяц, отъевшегося, воняющего гуталином, с помощью… с транспортировкой тоже возникала некоторая проблема, меня окатило известным ужасом… поднимут туда, наверх. Кажется, я хотел когда-то побывать там, увидеть тех, от кого зависело так много или даже все (иногда я всерьез думал: ничего), поглядеть, кто же они, рыбы, птицы, земноводные, кто-то иной, мне неведомый. О нет, я никуда не хотел, я желал сдохнуть здесь, под своим камнем. Я таскал мир с собой и, уверен, нигде бы не был счастливее или несчастнее, ибо приволок бы туда его. Там, в тайнике моем, страх сходился с надеждой, немощь с гордыней, догадка о красоте с бесспорностью уродства, знание о смерти с жаждой чуда. Вот, что я знал, привязанный к самосознанию и речи, как к якорю, который никогда не поднять. Оставалось поразмышлять, кто же тот второй или первый, с кем коротаю я дни, откуда взялся он — единственный мой спутник, собеседник, свидетель, брат, любовник, вечная моя стража; кого рождает отчаяние и долг жизни? Как видите, у меня еще хватало дел и поерзав на обглоданном матрасике, я заснул как младенец, чье полное открытий завтра неотменимо.

О введении самоуправления было объявлено через несколько дней. Сообщению предшествовала невыносимой длины музыкальная программа, составленная почему-то не из радостных мелодий, но исключительно из произведений, исполняемых на похоронах. (Я слышал эти надрывные миноры в раннем детстве, недалеко от реки было кладбище, и время от времени музыкальные рыдания падали в воду, я пугался и лез под маму.) Мелодии обрывались, в радиосети что-то шуршало и потрескивало, нагнетая ожидание и тревогу, но нет, опять звучала мелодия; так повторялось почти что сутки. Администрация оплакивала себя? Или тех, кому предстояло свободно самоуправляться? Разумеется, ни о какой иной форме правления обитатели не помышляли, вообще отродясь о таких формах не имели понятия. Да и существующая как только себя не именовала, изгиляясь, казалось, уже перед идиотами с других планет.

Диктор, включившийся после похоронных мелодий, сказал немного. Да, администрация провозглашает самоуправление, — объяснил он, мирно жуя, но, будем справедливы, не икая. Все, что она могла сделать для процветания и мощи, она сделала и вот, глубоко изучив нынешнее состояние сосуда, его чаяния, пришла к выводу, что не хватает ему только самоуправления. Администрация торжественно сбрасывает с себя ответственность, предоставляя сосуду в дальнейшем развиваться самостоятельно.

— Надеюся, — заявил диктор от имени администрации, точно и она была одним существом, — надеюся, — повторил он настойчиво, — надеюся, обитатели по достоинству оценят всю глубину и мудрость этой акции…

Последнее прозвучало с явным оттенком издевки, даже угрозы, как и слова заключительные:

— Ну, всего вам наилучшего. .

Кем же я был теперь, при самоуправлении? Доставят ли мне гуталин? Вопросов хватало. Однако, как я уже замечал, любые новшества вызывали у меня одну и ту же реакцию. Ну, а услышанное только что буквально взывало к рефлексу: «Ищи корм, ищи корм, покуда самоуправление не набрало силу!»