Позади Москва

Да, до нужного ей дома действительно оказалось почти рукой подать. Дом наискосок от НИИ детских инфекций, потом во двор. Тоже выломанный кодовый замок, тоже бумаги и бумажки, белеющие в полумраке на полу. Второй этаж. Старушка указала подрагивающим пальцем на одну из дверей, и Николаю вспомнилось, как она произнесла это слово – «подружка». Уже на площадке ему почудился знакомый запах, а когда он наклонился к дверному замку, он стал еще отчетливее. В подъезде, всего этажом ниже, было основательно нагажено, и запах аммиака перебивал многое, но сочащийся из-за запертой двери сладковатый запах тления он опознал безошибочно.

– У вас ключей нет, от подружки? – спросил он и тут же понял, что спросил зря. Старушка была в здравом уме, и, будь у нее ключи, она бы не стала выходить на улицу просить о помощи. Видимо, из соседей помогать ей никто не стал. – Она одна…

Он не окончил фразу, потому что не знал, как сказать вслух «жила».

– Да. Дочка вышла замуж, уехала в Финляндию жить, родила там… А сдавать вторую комнату она боялась.

– Не надо туда ходить. – Николай мотнул головой на дверь. – Там нет живых.

– А как же…

Старушка замолчала, а потом мелко-мелко закивала.

– Дойдете сами назад?

– Дойду, сынок, спасибо.

Николай помог ей спуститься по полутемной лестнице, и к выходу из двора они дошли вместе. Он опасался, что старая женщина начнет просить его о чем-то еще: вскрыть дверь, организовать похороны, помочь ей самой, но этого не случилась она просто молчала и иногда кивала своим мыслям. Сколько же ей все-таки лет?

Они немногословно попрощались и разошлись в разные стороны. На ходу Николай обернулся и увидел совершенно то, что ожидал: согнутая временем женщина стоит и смотрит ему вслед. Он прибавил шагу и больше уже не оборачивался.

Девяностолетняя женщина постояла на том же месте еще несколько минут, разглядывая спину целеустремленного молодого парня, который ни словом не обмолвился, куда идет, и по лицу которого это все-таки было отлично видно. Потом она внимательно огляделась вокруг и направилась к своему собственному дому: недалеко, через один от этого. На их всегда оживленной улице было почти пусто. Не мчались машины, не торопились маршрутки с лихими водителями. Не топали ножками малыши, которых мамы и бабушки вели к Ботаническому саду, украшению района. Не было видно всегда шумных команд студентов Государственного электротехнического, который бывший ЛЭТИ. Ни «Скорой помощи» в детскую клинику, ни посетителей туда же или в институт гриппа дальше по их улице… Вот, проехала одна машина: огромный черный внедорожный автомобиль, набитый людьми. А прохожих как не было, так почти и нет. На всю улицу – торопящаяся женская фигура вдалеке да двое парней лет двадцати с небольшим со старыми круглыми абалаковскими рюкзаками за спинами. Идут совершенно той же походкой, что и этот, первый из остановившихся на ее просьбы, на ее четвертьчасовое стояние. И туда же идут, уж это ей ясно. Мало, очень мало…

Старая женщина зашла в подъезд дома, в котором прожила жизнь, и осторожно, держась рукой за стенку, поднялась на свой этаж. На каждой площадке приходилось отдыхать, но она не торопилась. Достав из истертой сумочки связку ключей, отперла оба замка, зашла внутрь. Машинально провела рукой по клавише выключателя, но толку не было: электричество так и не появилось. Закрыла дверь на один замок, более простой. Дошла до кухни, проверила воду – да, есть. А вот газа не было. Может быть, это и правильно: если город будут бомбить, газовые трубы – верный источник пожаров. Она помнила, как это было в прошлый раз. И приходила в ужас от того, как просто и спокойно это происходит теперь. Без жутких кровопролитных боев на подступах к их городу, идущих месяцами и годами без перерыва. Без колонн моряков, красноармейцев и ополченцев, шагающих из центральных районов к его окраинам, на север и на юг. Без воздушных боев над городом. Без грохочущего звона корабельных пушек, от которого вылетали стекла в домах, но который показывал людям: флот дерется, флот не предаст их!

Она неторопливо, с остановками, прошлась по старой квартире, трогая привычные вещи. Задержалась перед трельяжем, где в вертикальные щели между зеркалами был втиснут сразу десяток фотографий мужа, дочки и внучки. И старых подруг, из которых уже никого не осталось в живых. Одна выцветшая фотокарточка была еще с той, большой войны – четыре улыбающиеся девчонки в погонах рядовых, с авиационным «крылышками» в петлицах. Она застала самый конец, половину 1944-го и половину 1945 года. Была даже не оружейницей, не специалистом – просто таскала снаряженные боеприпасы к самолетам, помогала заряжать пулеметы и скорострельные пушки. Не могла сказать, что «воевала», но делала все, что от нее требовалось. И полку, и дивизии, и Родине в целом. И потом тоже, столько лет подряд.