Позади Москва

Рядовая Петрова лежала под стеной полуразрушенного дома на пересечении улицы Александра Попова с какой-то другой, накрытая двумя бушлатами и поверх еще двух. Все вокруг было в красной кирпичной и белой штукатурной пыли. Пыль скрипела на зубах, делала слюну вязкой как каша, резала глаза. Она уже почти не чувствовала ног; шевелить задубевшими пальцами в носках ботинок получалось плохо: пальцы казались чужими, но она все равно делала ими «упражнения», надеясь на лучшее. Руками же она старалась не шевелить вообще, чтобы не поднялась улегшаяся пыль: руки были снаружи, и от этого задубели совсем. Но Вика знала, что так будет. А лежка в развалинах была слишком хороша, чтобы ее покидать, не сделав ни единого выстрела. Вчера за полный световой день она сделала их ровно десять, и три пришлись в цель. Как реалистка, Вика понимала, что без нормальной оптики на нормальной винтовке – это результат, который полностью окупает все ее мучения. И вообще всю ее жизнь. А первый рассветный выстрел – самый дорогой. Его можно сделать, выбирая. Восход вчера был в 07.30–07.33, значит, осталось терпеть уже недолго. Вокруг постреливали – и далеко, и близко, – и Вика надеялась, что Костя не нарвется. Костя, ее второй номер, ушел уже три часа назад еще в полной темноте искать другую позицию. Причем даже не следующую и «через следующую», а еще дальше. Подальше от подвального пункта сбора раненых. От детского сада, куда сводили живых детей с родителями. От Морского собора, вокруг которого погибли слишком многие. В разбитом вдребезги, продолжающем гореть в ста местах Кронштадте было немало мест, где она могла работать. Лежать иногда по часу, а иногда по 3–4 часа без движения, чтобы произвести один-единственный выстрел. Метки на прикладе доказавшего свою надежность «АК-74» она не ставила – баловство. Для кого? Свои, к которым она возвращалась в один или другой подвал, знают и так: у них у почти каждого свой счет. А другим это и просто неинтересно. Или потом будет неинтересно. В десяти сантиметрах от Викиного лица лежала граната с разогнутыми усиками предохранительной чеки. Даже при том, что второй номер не прикрывает ее спину, живой ее не возьмут. Поэтому она считала, что бояться совершенно нечего. Только того, что когда-нибудь кончатся не только силы, но и патроны. Цинки в подвалах. Пачки в подсумках на мертвых телах в развалинах. Недострелянные рожки в искореженном оружии, которое сжимали руки убитых мальчишек и мужчин. Она не была уверена, какое сегодня число, и это почему-то было обидным. И заставляло опасаться за то, что та ее бессознательность, кома на несколько суток, все-таки не прошла даром.