Позади Москва

– Его расстреляли, – довольно грубо ответил Николай.

– Кого?

– Того. Убийцу адмирала. А с этим что будет? Обменяют? Отдадут с извинениями?

Майор ответил не сразу, но в его словах уже немало чего повидавшему в жизни доктору послышалось очень нехорошее. Не просто свинец, а… Его замутило от предчувствия. Сам бы он влепил диверсанту по пуле в щиколотки, потом по одной в колени, потом выше…

Вода чуть не выплеснулась у него изо рта, сразу переполнившегося кислым, и он схватился за шею, давясь.

– Что ты, что ты? – ахал за спиной похожий на инженера офицер, никаким инженером никогда не бывший. – Подавился? Погоди, присядь давай…

Все прошло довольно скоро, но от произошедшего ему стало еще хуже. Стыднее.

– Ладно, ладно, я все вижу. Ты все же посиди, а я дочитаю до конца.

Николай сел. Хотелось согнуться и закрыть лицо ладонями, но он удержался. Странно, но этим микроскопическим достижением ему захотелось гордиться. Итак. Джейсон Эрлих, сотрудник «Corporate Sector Group» финансовой корпорации HSBC. Человек, открывший огонь по людям в наземном вестибюле петербургского метрополитена, на «Удельной», которая на синей ветке. Один из немногочисленных до сих пор пленных, и один из всего нескольких взятых в плен врагов, из не подпадающих под действие международных конвенций. То есть не комбатант, «имеющий определенный и явственно видимый издали отличительный знак» и «открыто носящий оружие». Его звали Фил – то есть, скорее всего, Филипп, – а вот фамилию выяснить пока так и не удалось. Врач, за работой которого Николаю понаблюдать не удалось, пришел к выводу, что применение медикаментозных средств к Джейсону Эрлиху невозможно по каким-то там медицинским причинам. По его собственному разумению, наверняка связанных с накачанностью тяжелораненого стрелка самыми разными препаратами, в том числе крутыми обезболивающими. Собственно поэтому, после нескольких неудачных попыток к допросу столь интересного человека привлекли именно его, тоже врача. Ко вчерашнему дню история с расстрелами автобусов и троллейбусов в нескольких городах России, включая Санкт-Петербург, так и оставалась темной, а раскрыть ее было нужно. Народу требовалось хотя бы чуточку свидетельств работы силовых ведомств, жравших так много денег и забравших себе так много власти на много предвоенных лет подряд. Но актуальность этого вопроса постепенно снижалась: общественный транспорт в городах раньше или позже перестал ходить окончательно, и этого аспекта можно было бояться уже меньше. А с некоторым запозданием начали угасать и «средства массовой информации». Просто так, без каких-то особенных заявлений. После очередных выключений и включений электричества телевизионные экраны просто изображали серо-белую муть, и можно было некоторое время гадать: это они сломались, когда все потемнело, или хуже. Было хуже.

Филипп, на разговоры с которым доктор Ляхин потратил три часа сегодня и в общей сложности часов 10–12 за последние дни, был очень стойким, уверенным в себе человеком. Если бы не то, что он сделал и что готовился сделать, если бы его взяли в плен раненным на поле боя, его можно было даже уважать. Но вот так… Развитое ассоциативное мышление, логические цепочки, привычные для терапевта, специализирующегося на синдромальной диагностике, – все-таки не зря кто-то из начальства сунул в это дело его, врача. И хороший английский язык. Бессмысленный разговор с лежащим в полуотключке на своей койке раненым врагом, почти монолог, через много часов после своего начала дал «попадание», которое Николай ухватил за хвост и начал вытягивать, как тащат червя ришту из хирургической раны. Ему приходилось делать так почти сотни раз, и он в принципе знал, как вести себя с больными, когда чувствуешь, что «вот оно».