Позади Москва

Ремонтники пойдут одной короткой колонной. Несколько технических машин, пара машин в прикрытии. Может быть, легкая бронетехника, а не вооруженные «Хамви». Скорее всего, именно так. После потери двух машин они наверняка догадаются, что это не одиночка. Значит, минимум одна бронемашина у них будет. А с бронемашиной он с курсантами не может сделать ничего, в принципе. Разве что убиться об такую всем скопом, втроем. По вертолету можно хотя бы пострелять напоследок. Какое-никакое, а удовольствие. В Ираке один крестьянин, рассказывали, «Апач» умудрился одиночным выстрелом из карамультука сбить. А толку-то?.. Нет, ну все же, что они такое запихали в эту сумку, сволочи? Гранатомет не влезет, разве что выстрелы к нему. Жратву? Что там могли везти в кузове без охраны? Или это все же был просто перегон? Учитывая, что они шли в «свою» сторону, то есть с востока на запад. Грузовик был без тактических знаков и по типу и камуфляжу — вроде бы американский. А вот его шофер был поляк. И что? Какой в этом глубокий смысл? Почему-то не выходили из головы два последних сказанных шофером слова. «Odpierdol się!!» — и тут же Димин удар… Можно только мечтать, что если умереть, то так, в настоящей драке в полную силу, с матом на губах. Но какой же он был здоровый мужик… Как два Димы. Или как Дима и три четверти его самого.

Чувствующий себя дураком Антон немного наддал, хотя идти было неудобнее с каждой минутой. Угол проклятой сумки впивался в бедро, а слишком большая тяжесть не позволяла перекидывать ее из одной руки в другую на ходу. Каждые три десятка шагов требовалось приостанавливаться, сбивая набранный темп, и поворачиваться всем телом.

— Помочь, товащ капитан-лейтенант?

— А ты как думал?

Рома с пару секунд постоял на месте, надеясь, что его командир пройдет еще несколько шагов. Но тот сдох окончательно и с облегчением кинул сумку на снег.

— Что там? — во второй раз спросил он у подходящего. Опять обернулся и посмотрел. Ничего не видно уже вообще. Может быть, километр, а может быть, и больше.

Он вновь обернулся, и в ответ на кивок Ромы согласно взялся за одну из лямок. Теперь идти цепочкой не получится, но снега в лесу все же было не так много, так что скорость все равно вырастет. А это означает жизнь.

Рома взялся за вторую лямку и счастливо улыбнулся.

— Ни за что не догадаетесь, — сказал он.

Среда, 27 марта

Действительности нет дела до человеческих надежд и желаний.

Герберт Дж. Уэллс

25-я гвардейская мотострелковая бригада была разгромлена в ночь с понедельника 25-го на вторник 26-е. Ее оставшиеся в живых бойцы и командиры с последними уцелевшими единицами техники отошли туда, откуда сутками раньше начали неудачное контрнаступление, и влились в состав 138-й гвардейской. Уже находящейся под ударом, уже несущей потери, но все еще боеспособной. Вика была среди выживших, хотя только к среде окончательно отошла от безумия и смогла начать делать хоть что-то.

Она пришла в себя в медицинской палатке от криков людей. И уже потом поняла, что слышала их давно, долго. Просто не обращала внимания. Вика повернула голову набок, продолжая спокойно слушать, как надрывно, срываясь на хрип, кричит человек на соседней койке, в метре от нее. Потом приподняла голову и взглянула чуть дальше: там тоже кричали, но иначе.

Даже от такого простого движения ей стало хуже, и она повалилась обратно. Кружилась голова, причем сильно кружилась, как у пьяной. Болели мышцы. Сначала она осознала, что по кругу болит шея, потом поняла, что все хуже. Болели и плечи, и руки. Чувствительность возвращалась пятнами: так, она сначала почувствовала боль в крестце и только потом по всему ходу позвоночника. Но зато короткий отдых с закрытыми глазами помог. Головокружение сначала замедлилось, а затем вроде бы почти прекратилось. Вика снова открыла глаза и, теперь уже целенаправленно стараясь не слушать крики рядом с собой, осмотрела руки. Ссадины, царапины, синяки. Засохшая кровь на коже кистей. Выше все было тоже ничего: осторожно трогая себя за предплечья через ткань гимнастерки, она поняла, что сплошная здесь боль имеет не особо страшное объяснение — ушибы, а не раны.

Только теперь она почувствовала, как в палатке холодно. Накинутый на нее бушлат сполз ниже, и мороз сразу обжег лицо. Даже глаза заслезились. Впрочем, может, и от другого. В палатке резко пахло кровью, рвотой, лекарствами. Смертью. Вика машинально потрогала серый или пусть серо-голубоватый пластмассовый пятиугольник, висящий у нее на правом предплечье. Примотанный свернутым в жгутик клоком бинта, как привязывают бирки к новорожденным в роддомах. Тупо посмотрела на выдавленную в пластмассе надпись в три строчки: «Эвакуация во вторую очередь — 2». Снова поглядела на кричащих с одной стороны, повернула голову. Солдат на четвертой койке молчал, и она как-то сразу поняла почему: у живых не бывает такого лица.

— Эй! Эй, есть здесь кто?