Позади вас – море

Я работала в ресторане и кахве[2] «Аладдин». Хозяином там мистер Нагиб, которого из-за глухоты все зовут аль-Атраш[3]. Он тоже из Тель аль-Хилу, деревни, откуда родом мои родители. Бабa у него подрабатывал иногда, вот почему, услышав, что отцовский рак вернулся, да еще злее прежнего, он дал мне работу.

На мое счастье, аль-Атраш ни черта не слышал, вот и поручил мне отвечать на звонки и принимать заказы на столики. Торри в то время частенько тусовался у соседнего гастронома и, проходя мимо, вечно на меня глазел. Бывало, помашет мне. Или, наоборот, делает вид, будто вовсе меня не замечает, а сам то одним боком поворачивается в своих узких джинсах и куртке, то другим. Я всегда стояла за стойкой у входа, а за спиной у меня висела картина, на которой был изображен какой-то тип в наряде султана. Ну и страшная же она была, аль-Атраш ее где-то на барахолке в Кантоне откопал.

И вот однажды Торри нарисовался у двери и подмигнул мне.

Я закатила глаза и развернулась к нему спиной.

А через секунду на стойке зазвонил телефон. И он мне такой в трубку:

– Хоть бы улыбнулась, а?

Смотрю – стоит за стеклянной дверью, к уху мобильник прижал и ухмыляется, главное, так похабненько.

С того дня он постоянно названивал. Пел ту песню Groove Theory, которая мне больше всех нравится. И еще специально подчеркивал голосом строчки: «До чего ты прелестна, когда смеешься. От твоей улыбки мне каждый день в радость». Он постоянно ее пел. Бывало, звонит и сразу поет эту строчку, а сам смотрит через дверь, чтоб я непременно улыбнулась, и только потом дает отбой. А когда мы обжимались, он все время говорил, что я похожа на какую-нибудь знаменитость. Однажды сказал, что на Амель Ларьё, так я чуть от счастья не умерла, она ведь красотка.

До Торри мне никто еще не говорил, что я красивая. Сейчас он, конечно, злится, что я его не слушаю, но вообще-то он упорный малый. Звал меня «Крошкой», хоть сам всего на два года старше. Но я-то еще в школе учусь, вот он и ведет себя, будто по сравнению со мной до фига взрослый. Знал бы он, как я одна управляюсь с домом и малышкой-сестрой, потому что бабa болеет, а мама превратилась в привидение, сразу бы сообразил, кто тут взрослый, а кто покурить вышел.

Чтобы впервые пойти с ним на свидание, я наврала маме, будто должна допоздна задержаться на работе. Сама-то она никогда с аль-Атрашем не разговаривала (а с кем она вообще разговаривает?), а бабa тогда уже был совсем плох. Целыми днями лежал в постели, весь мокрый, и задыхался от боли, пока мама не даст ему лекарство. А выпив его, сразу же отрубался. Я, конечно, радовалась, что теперь ему не больно, но все равно по нему скучала. Врать маме не хотелось, но сделать это оказалось очень легко. Бабa бы меня в жизни не отпустил – что ж, в том, что он теперь не отличает меня от младшей сестры, нашлись свои плюсы. Так говорит мистер Дональдсон, наш учитель литературы: «В смерти Ромео и Джульетты нашлись свои плюсы – по крайней мере, их семьи осознали свои ошибки». Я еще, помнится, подумала, ну фиг знает. Как по мне, да пошли бы они, эти семьи.

Ну да ладно, про первое свидание. Мы с Торри пошли в «Бургер-Кинг» на Гринмаунт. Я взяла только маленькую картошку, чтобы он не подумал, будто я обжора. К тому же я ведь не знала, заплатит он за меня или нет. Как тут угадать? Сказала ему, что мне к девяти надо домой – работай я в тот вечер в «Аладдине», как раз к этому времени освободилась бы. Мама особо вопросов не задавала, даже медсестру, что приходила к нам по пятницам, ни о чем не спрашивала, просто молча впитывала, что ей сказали. И ничего не повторяла. Как-то миссис Миранда, что живет в конце квартала, меня спросила:

– Чего это твоя мама со мной не разговаривает? Я ей не нравлюсь, что ли?

А я ей говорю, ой, да не берите в голову, она даже со мной не разговаривает.

– Где живешь-то? – спросил Торри, вгрызаясь в бургер.

Перед ним лежали еще три таких же.

– На Вольфи. – Я аккуратно макнула кусочек картошки в кетчуп, стараясь показать, какая я воспитанная.

– А родичи?

– Что родичи?

– Есть они у тебя?

– Ага.

– И че, мне ждать, что твой папаша сейчас заявится меня убивать? Я про арабских девчонок наслышан.

Я его спросила, а что, мол, пуэрториканские папаши не так себя ведут? Он ухмыльнулся и стал жевать дальше.

В школе я иногда превращаюсь в другую Риму. Например, на экзаменах. Учителя всегда в такие моменты думают, что я списывала. Но я просто умею прикидываться другим человеком. Так я и в тот раз с Торри сделала. Пожала плечами, глянула на него, как на идиота, и бросила: «Нет». И ведь сработало. Он улыбнулся, и мы заговорили о другом: что аль-Атраш, наверно, расист, раз не любит, когда Торри с дружками ошивается возле его ресторана; что Торри ходит вольным слушателем в государственный колледж, но, наверное, скоро бросит, сильно деньги нужны; что он мог бы в армию завербоваться, но от оружия его тошнит, как и от мысли, что придется убивать других темнокожих парней.