Поздняя повесть о ранней юности

— Немцы не простые, из ваффен-СС, наверное, еще встретимся. Это ребята серьезные, — сказал сержант и те, кто услыхал его, задумались.

Возвращаясь к теме атаки с громоподобной нецензурщиной, попробую рассказать еще об одном запомнившемся эпизоде.

На очень тяжелом марше, когда в кюветы сбрасываются пачки с патронами, гранаты, котелки, а иголка с ниткой в шапке клонит голову вниз, полку объявили привал. Весь личный состав улегся по обочинам и кюветам, подняв ноги вверх. По дороге примчался бронетранспортер со счетверенными крупнокалиберными пулеметами и экипажем из четырех девушек, командиром и водителем, съехал на боковую дорогу метрах в 10 от шоссе и остановился. Водитель, приподняв часть капота, возился с мотором, командир был около него, а девушки сидели в кузове, поглядывая по сторонам и выслушивая комплименты лежащих вокруг машины полуживых пехотных кавалеров, которых их появление явно взбодрило.

Неожиданно вдалеке показалось 6 или 7 «мессершмиттов», летевших параллельно дороге к нам в тыл, и одна из девушек, миловидная смугляночка, видно также в порыве вдохновения, присела к установке, прижалась к плечевым упорам и выпустила по ним длинные четыре трассирующих очереди. Все самолеты продолжили свой путь, а один развернулся на БТР и, стреляя из пушек и пулеметов, пронесся над нашими головами, а затем полетел догонять своих. Комплименты сменились страшной, неописуемой руганью тысячи разъяренных глоток; пулеметчица заплакала и вскоре БТР продолжил свой путь, провожаемый нецитируемыми пожеланиями.

Война заканчивалась, победа была где-то рядом и, видя нашу армию, вошедшую в Европу, любому человеку, будь то наш солдат или немецкий, было ясно, что повернуть события вспять уже невозможно. Желание вернуться домой было велико и у нас, и у немцев. На допросах пленные практически не кричали о верности фюреру и старались рассказать так, чтобы уменьшить потери своих коллег. Но война продолжалась, в нас стреляли и мы стреляли, стрелял и я.

Каждый раз, нажимая на спусковой крючок, я думал, как бы мне не попасть в того толстого фельдфебеля, который спас нас от расстрела 24 октября 1943 года, или в его ближайших родственников. Естественно, что сказать об этом было нельзя, ибо я тут же был бы заклеймен как пособник фашистов. Я думаю, что и сейчас, прочитав эти строки, кое-кто из ветеранов выскажется нелестно в мой адрес и, предвидя это, отвечаю: а вам приходилось стоять лицом к забору с поднятыми руками, когда за спиной пулемет, в патронник которого дослан первый патрон?

Да и ветеран ветерану рознь, всякие бывают. В конце 80-х жена упросила меня записаться в магазин, где отпускали кое-какие продукты для участников войны, время было непростое (не было масла, чтобы положить внукам в кашу).

Я пришел в магазин возле парка им. Шевченко, показал удостоверение и продавщица направила меня к мужчине, сидевшему за столиком и перелистывающему какие-то бумаги. Он, проверив удостоверение, положил передо мной список прикрепленных к магазину и велел вписать себя в этот список, в котором кроме фамилий были указаны год рождения и должность на фронте. Взглянув на сделанную мною запись, он сказал, как отрезал: «Не положено», — и тут же вычеркнул меня из списка. Маленькие глазки сверлили меня как буравчики, губы плотно сжаты и руки разведены в стороны, говоря о том, что встреча наша окончена. Не однажды уже оскорбленный военными: как действующими, так и отставными, я достал военный билет и положил перед ним. Он листал его, поплевывая на пальцы, сопел, потом сам ниже зачеркнутого вписал меня и молча протянул мне военный билет. Во время этой процедуры я рассмотрел его фамилию, стоящую в списке первой и прочел: полковник, начпроддивизии. «Хорошо, браток, устроился!» — хотелось выкрикнуть мне любимую фразу моего друга, старшины первой статьи Коли Денисова.

Возвращаясь в то время, о котором ведется основной рассказ, мне хотелось бы вспомнить еще один эпизод, писать о котором, как и вспоминать, было неприлично и не принято. Речь пойдет о трофеях.

Находясь на переднем крае, трофеи не найдешь и не соберешь, не до этого, если не считать оружия или продовольствия, которым пользоваться все-таки приходилось. Но был случай, когда один из наших опытных солдат при обыске генеральской машины извлек из-под сидения маленький саквояж, в котором была обнаружена шкатулка с драгоценностями.

В первый же ночлег, когда собрались все вместе, Половинкин, взводный и Соловьев удалились в угол и о чем-то долго совещались. Слышно было, что Зайцев возражал. Половинкин настаивал, а Соловьев больше молчал.

Потом Половинкин поставил на стол шкатулку и мы все увидели, что она почти полностью заполнена золотыми изделиями: кольцами, медальонами, цепочками, браслетами и т. д.

— Эту шкатулку я обнаружил в машине генерала, взятого нами в плен неделю назад, — начал Александр, высыпая содержимое на стол.