Поздняя повесть о ранней юности

— Судя по фирменным знакам и другим признакам, эти драгоценности собраны со всего света. В том числе и из России, а следовательно, награблены. Греха не будет, они сняты не с убитого, а взяты у живого генерала и поэтому мы их разделим на всех и каждый из вас положит свою долю в карманчик для солдатского медальона. Если ранят и попадете в госпиталь куда-нибудь в Сибирь — продадите спекулянтам и подкормитесь. Ну, а если убьют, значит не судьба, пропадет.

Помолчав, а потом постучав пальцами по столу, как бы привлекая внимание, закончил:

— Об этом никто не должен знать. Если кто-либо проговорится случайно или умышленно — будет иметь дело со мною лично.

Свою долю — медальон с цепочкой и толстое кольцо с тремя камешками, я завернул в тряпку и положил в брючный махонький карманчик, тут же забыв об этом до поры, как и велел Половинкин.

Чтобы закончить «трофейную» тему скажу только, что от той поры у меня до сих пор есть полевая сумка и компас, отобранные у лично мною плененного оберлейтенанта, командира минометной батареи. От него же был пистолет «вальтер» и кортик, но их изъял начальник школы сержантского состава капитан Семенец в апреле 1946 года, выручив от возможного суда за хранение трофейного оружия. Дальше я расскажу об этом подробнее.

Так мы дошли до Алленштайна. Что там произошло, я уже рассказал. А входили мы в него после того, как с востока на запад по нему промчался казачий кавалерийский корпус, оставив после себя истоптанный тысячью копыт немецкий обоз и кучи конского навоза на дороге.

— Только что были здесь и на сытых лошадях, еще теплый, — заметил кто-то из наших остряков.

Маршруты первых дней движения по Восточной Пруссии точны и названия населенных пунктов соответствуют тому времени. У меня сохранилась найденная там туристическая карта немецко-американской топливной кампании «Эссо», с помощью которой удалось многое запомнить, особенно в первые дни движения. А потом чаще всего было не до того. Память еще хранит множество различных эпизодов и встреч с освобожденными из рабства молодыми парнями и девушками, военнопленными и не только нашими, но и французскими, английскими, польскими. Однако все это может увести в сторону от главной идеи моего рассказа, но одно отступление все же позволю.

Проверяя стоящий примерно в километре от главной дороги большой и красивый фольварк, наши ребята услыхали стон в подвале, на двери которого висел огромный замок. С помощью гранаты дверь открыли, вошли и увидели большую бочку, к которой спиной была привязана голая девушка, сидящая на цементном полу без сознания.

Подняли ее наверх в теплую комнату, растерли спиртом, влили в нее водку и она, придя в себя и увидев нас, опять потеряла сознание. В конце концов мы все же услыхали от нее, что произошло: вечером в фольварк зашли шесть немецких солдат, поужинали с выпивкой и стали приставать к хозяйской дочке. Хозяин предложил им вместо дочки русскую работницу, чему те обрадовались и вшестером ее изнасиловали. Утром повторили, привязали к бочке и ушли. Спасибо, не убили.

Несколько дней она была под наблюдением полковых врачей, а потом мы снабдили ее одеждой и с первой оказией отправили в тыл. Была она украинкой, из-под Киева. Интересно получила ли она в наши дни компенсацию от Германии за работу в рабстве?

Ну, а что касается меня, то после Алленштайна я уже был во втором стрелковом батальоне и достаточно полно рассказал об этом в самом начале. Отдельными деталями я дополню свои воспоминания о последнем дне пребывания в дивизии.

Итак, медицинская сестра Маша, которая, очевидно, была из танковой части, вывела меня на улицу. Мимо санитары несли раненого. Им она меня и поручила, положив мою руку на хлястик шинели сзади идущего санитара. Мы двигались все вместе и я улавливал стон и неразборчивое бормотание раненого, стараясь не наступить на пятки санитару. Неожиданно послышался звенящий гул пикирующего «мессершмитта», и по улице стеганули длинные пулеметные очереди. Санитары бросили носилки и умчались, оставив шинельный хлястик зажатым в моей руке. Упав на колени, я услышал голос раненого и он показался мне знакомым.

Когда они вернулись, то поменялись местами, и я опять шел, держась за хлястик, но уже другого.

Санитары привели меня на ПМП, врач посадил на стул и велел сидеть, пока они обрабатывали принесенного на носилках. По обрывкам разговора я понял, что раненый — капитан Кудрявцев, ранения осколочные в живот.

Потом они занялись мной, частично разбинтовав и чем-то смазав, написали какую-то бумагу, вложили в карман и велели ждать. Очень быстро вывели во двор, посадили на открытый задок телеги, на которой лежал тяжело раненный лейтенант, и телега тронулась, увозя нас от передовой, где уже шел серьезный бой, кругом грохотало, рвалось и хлестало очередями.

В дороге по нам начал бить пулемет, засвистели пули над головой, ездовой погнал лошадей, а лейтенант неистово закричал. Ездовой громко успокаивал, чтобы перекричать грохот телеги, обещал живыми довезти до санроты и даже дальше.