Поздняя повесть о ранней юности

— У меня был брат 1927 года рождения, его мобилизовали в 1944-м в зенитную артиллерию, и он служил в Берлине. Весной 1945-го их дивизион направили в район Штетина и он там погиб. Из них всех домой вернулось живыми только трое, они и рассказали маме о том, что случилось и где. Мама до сих пор плачет, просит меня повезти ее туда, к мосту через Одер, но там сейчас Польша и кто поймет там ее горе?

У меня по спине пробежал холодок от мысли, что мир действительно очень мал и тесен, мне захотелось рассказать, как это было, но, глянув на его осунувшееся вдруг от горя лицо, я промолчал и высказал лишь приличествующее в этом случае соболезнование.

Командир дивизиона привел нас в деревню, где были огневые позиции полка, и мы застали его уже изготовившимся к маршу с пушками на прицепе к автомашинам. Отъехав вверх по течению Одера километров пять, мы заняли очередь на паромную переправу и преодолели два рукава реки всем полком только к утру. Через заболоченную пойму между двумя рукавами была проложена бревенчатая гать, по которой медленно, практически всю ночь, продвигалась полковая колонна к парому на втором русле. В полночь на переправу прилетел немецкий самолет, и когда его вдруг осветили прожектора, все увидели, что он буксировал планер: была такая авиабомба, начиненная полутонной взрывчаткой. Отбежать было некуда, кругом болото и мы залезли под машины, доверху нагруженные снарядами, но зенитный огонь был настолько плотным, что нервы у немца не выдержали, и он отцепил планер, не долетев до цели. Нас тряхнуло вместе с машинами и немножко обдало комьями грязи из болота.

Так закончился бой за овладение Одерским плацдармом в районе Штетина. За время подготовки и форсирования в нашем дивизионе не погиб ни один человек. Ранен был только старший сержант Боев минометным осколком на излете в правую щеку и висок, но и он вернулся в часть месяца через полтора после войны. Большой шрам от скулы и высоко за ухо придавал его красивому лицу таинственную, как говорил Федор Кузьмич, привлекательность, которую так любят женщины. Как тут было не вспомнить Нину Пономареву?

За долгие послевоенные годы у меня не проходила надежда когда-нибудь еще раз побывать в этих местах и чувство «возвращения», которое очень редко меня подводило, наконец, сработало.

В самом конце 90-х возникла необходимость в деловой поездке в Польшу и именно в Шецин, как сейчас называется Штетин. На автомобиле мы проехали Торунь, Черск, Хойнице, останавливались в памятных местах, я рассказывал коллегам о том времени, возвращаясь в 45-й, и когда волнение проходило, ехали дальше. В Штаргарте возле сквера, где когда-то стояла колонна сожженных наших танков, прогуливались мамы с детьми за ручку и в колясках и ничто, кроме памяти, не напоминало о прошедшем.

Служебная составляющая этой поездки требует отдельного рассказа и может быть будет описана когда-нибудь, если представится возможность, а о встрече с весной 45-го — впечатлений много.

Принимавший нас профессор Ришар Котлински, моложавый, энергичный и весьма интеллигентный человек, был немало удивлен, когда узнал о моих внеслужебных интересах, и попросил своих сотрудников помочь мне проехать по местам, меня интересующим.

В один из дней, свободных от переговоров, профессор Ладислав Кубишта — представитель Чешской Республики и профессор Волкана Стоянова — представительница Болгарии, работающие там по контракту, предложили проехать к тому мосту с автобаном, который сейчас назван именем генерала Кароля Сверчевского. Кубишта долго петлял по городу, потом по припортовым закоулкам, погрузочно-разгрузочным площадкам морского порта Щецина и наконец выехал к берегу Одера на дорогу, проходящую под автобаном, по которой мы когда-то бежали с катушками кабеля, отыскивая средство для переправы.

Проехали вдоль посадки и остановились прямо напротив той, в пять домов, деревни, стоявшей у самой воды на голом, крутом склоне. Дома, все пять, стояли целехонькие, но уже обросшие высоченными деревьями, выросшими за прошедшие пятьдесят три года. Воды в Одере было меньше и коса продолжилась вниз, как бы разделяя русло реки на два, а голая песчаная коса с редкими кустиками лозы тогда, когда мы тащили через нее свою лодку, поросла множеством высоченных тополей.

Мы стояли на дороге прямо напротив самого правого дома, к которому нам пришлось плыть тогда, а метрах в тридцати к берегу было место, где сапер дал нам лодку, значит рядом была канавка в асфальте дороги, куда Саша Пагин укладывал провод прямо перед движущимся на него трактором с гаубицей на прицепе. Сейчас на асфальте только трещина поперек дороги и ничего больше. Потом подошли к песчаной осыпи, по которой мы съехали к берегу, посмотрели на взгорок, где находился наш НП, и все прошедшее за более чем полвека со всем в нем уложившимся на секунду показалось крохотным мгновением.