Поздняя повесть о ранней юности

А тогда Пагин подсоединил еще одну катушку кабеля, и мы быстро двинулись в деревню, на окраине которой еще раздавались редкие выстрелы и автоматные очереди. Постепенно и они стихли, пехота начала окапываться на окраинах, мы разместились в пустом большом доме и к нам пожаловали из управления дивизионом два радиста с рацией — старший сержант Гриша Бодовский с помощником. Кстати, Гриша — земляк, днепропетровец, но встретиться мне с ним в мирное время не пришлось: в адресном столе сведений о нем не было.

Примерно в 500-х метрах от деревни на запад был большой хутор со множеством больших хозяйственных построек из красного кирпича, окруженный массивным кирпичным забором, но изрядно пострадавший от артогня. В нем разместился командный пункт пехотинцев, которых мы должны были поддерживать, и туда отослали Гришу с рацией и Боева как корректировщика.

Тут же появился старшина дивизиона с двумя солдатами, принесли продукты, все дружно сели за один стол и пообедали, и поужинали. Уже темнело, закрыв плотно ставни, мы зажгли найденную в доме керосиновую лампу.

Неожиданно в комнату вошел офицер — врач и попросил лампу в соседнюю комнату, чтобы перевязать там раненого пехотного лейтенанта. Мы отдали ему лампу, зажгли свечу и продолжали сидеть, отдыхая. Вдруг в той комнате, куда он ушел, раздался мощный взрыв, мы вскочили туда, врач был контужен, его помощник санитар и раненый были убиты. За окном во дворе раздались крики, стрельба, а когда стихло, солдаты-пехотинцы ввели в дом власовца, держа его за руки и объяснив, что он стрелял из фаустпатрона по освещенному окну из-за дорожной насыпи метров со ста.

По документам — уроженец Ленинградской области, он успел повоевать во Франции и Югославии, а сейчас стоял и клялся, что не стрелял никогда и был сапожником. Когда пехотный офицер приказал его быстрей, пока не явился особист, вывести и расстрелять, он начал ругаться, проклиная нас всех до Верховного главнокомандующего включительно. Чтобы не возвращаться больше к теме о власовцах скажу, что через неделю мы поймали еще троих за пулеметом, в хорошо оборудованной засаде, указанной нам тремя сдавшимися в плен немецкими солдатами.

До рассвета Лукьянов нашел место и подготовил наблюдательный пункт на западной окраине деревни в склоне небольшого, но глубокого оврага, откуда хорошо просматривалась местность почти кругом, прямо напротив хутора, где сидели Боев с радистом. Затемно мы перешли туда. Поработав лопатами, выкопали в склонах норы, чтобы прятаться от возможного артогня.

Когда стало светло, пехота завязала бой с немцами, окопавшимися на небольшом склоне перед лесом, за которым уже просматривались окраины Штетина. Комдив, переговариваясь с Боевым, готовил данные и передавал команды на батареи, а мы, не отрываясь от биноклей, высматривали новые и новые цели.

В середине дня с хутора сообщили, что ранен Боев и просят его забрать. Комдив послал туда Ваню Китайкина, а Лукьянов, он был самым близким другом Боева, прихватив меня, вызвался эвакуировать его оттуда.

Чтобы попасть на хутор, надо было вернуться в деревню, проползти метров 300 до шоссе, а потом метров 500 вдоль шоссе до перекрестка дорог по кювету и последние 300 метров по совершенно открытой местности до хутора. Вся местность на нашем пути просматривалась и мы добросовестно проползли ее втроем, встретив вдоль шоссе, ползущих нам навстречу трех санитаров, управлявших маленькими низкими тележками, запряженными 5–6 собаками, на которых лежали раненые солдаты. Когда мы приползли на хутор, оказалось, что Боева эвакуировали этими самыми собачками, которые нам повстречались. Китайкин пополз на НП к радистам, а мой опекун и наставник Федор Кузьмич вдруг виртуозно выругался в адрес всех вождей национал-социализма, их фюрера Адольфа Гитлера и заявил, что обратно на брюхе он ползти не будет.

Для того, чтобы попасть к себе на НП, нам надо было преодолеть расстояние примерно в 500 метров по ровному, как стадион, нолю. Мы переползли через дорогу, постояли за толстыми деревьями и, выждав паузу в стрельбе, бросились бегом к нашему оврагу.

Когда мы пробежали уже большую часть пути, по нам ударил снайпер и мы на полной скорости влетели в большую воронку от снаряда, на дно которой стекли внутренности убитой рядом лошади.

Лукьянов достал из приклада своего автомата шомпол, поднял им шапку чуть выше уровня земли и, когда раздался далекий выстрел, и пуля чиркнула рядом, мгновенно перепрыгнул на другой конец воронки и повторил маневр с шапкой, потом подумал и сказал:

— Стреляет он из обычной винтовки с ручным перезаряжением — это 3–4 секунды, чтобы поймать в прицел бегущего — еще 5–6 секунд. Вероятность попадания по быстродвижущейся цели — 20 %. Я побегу, а ты сиди и не шевелись. Я тебя выручу, ты побежишь только тогда, когда я крикну.

Меня поразил этот совершенно спокойный и логичный расчет перед лицом смертельной опасности, а он повторил свой первый прием, уже изготовившись к прыжку и побежал сразу после выстрела, оставив в воронке шапку с шомполом.