Поздняя повесть о ранней юности

Тихвин, Новгород, Нарва, Тарту, Валга, Рига, Восточная Пруссия, Черск, Бытув (Бютов) и Косьцежина (Берент), Лауенбург и Картузы (Картхауз), Гданьск (Данциг), морской порт Штеттин, Гарц, Пенкун, Казеков, Шведт, Пренцлау, Аргенмонде, Эггезин, Торгелов, Пазевальк, Штрасбург, Темплин, Анклам, Фридланд, Нойбранденбург, Лахен, Грайфсвальд, Трептов, Нойштралитц, Фюрстенберг, Гранзее, Штральзунд, Гримен, Деммин, Мальхин, Варен, Везенберг, Росток, Варнемюнде, крупные порты и важные военно-морские базы немцев на Балтийском море и города Рыбнитц, Морлов, Лааге, Тетеров, Миров, Барт, Бад Добарин, Нойбуков, Варен, Виттенберг, Висмар и соединение с союзными нам английскими войсками — таков победоносный боевой путь 191-й Краснознаменной Новгородской стрелковой дивизии.

С боями она форсировала большие водные преграды: реки Волхов, Нарву, Чудское озеро, Геуя, Одер. Воевала в труднейших условиях лесисто-болотистой местности. В боях с сильнейшим противником воины 191-й Краснознаменной Новгородской стрелковой дивизии проявили массовый героизм и воинское мастерство, одержали победы в решающих операциях Великой Отечественной войны и закончили свой боевой путь на реке Эльба (гор. Виттенберг) за Берлином.

Пусть же живут вечно ее имя и ее славные дела, ее герои, творцы ее боевой истории.

Вечная память тем, кто не дожил до дня Великой Победы, кто отдал свою жизнь за свободу и независимость Советской Родины».

Госпиталь

Через несколько часов автобус остановился и нас выгрузили в какое-то помещение, объяснив, что мы находимся в эвакогоспитале и после медосмотра, скорее всего завтра, повезут дальше тех, кого не смогут лечить здесь. Меня никто не осматривал, но сестра сказала, что повезут дальше, как только автобусная колонна разгрузит медсанбаты. Очевидно, и у них глазного врача не было.

Я лежал на нарах рядом с каким-то лейтенантом, которого только слышал. Он рассказывал о своем ранении: лейтенант был старшим офицером на батарее, заряжающий одного из минометов не положил на мину допзаряд и она разорвалась вблизи, ранив несколько человек. Обращаясь по очереди к окружающим и подходившим медсестрам, он все время спрашивал дадут ли ему отпуск домой по ранению.

Ближе к вечеру всех раненых вывели и вынесли во двор на «прогулку» часа на два, а в это время сделали санитарную обработку помещения и постелей, после чего долго и резко пахло хлоркой.

Утром пришел замполит и поздравил всех с днем Красной Армии — было 23 февраля, а затем стали кормить, и кому-то пришло в голову налить всем по 100 грамм водки. Взяли все, но не все пили, многие отдали свою порцию желающим и мой сосед-лейтенант значительно превысил свои возможности, кричал, ругал заряжающего, плакал и сквозь слезы отдавал команды на открытие огня. Как говорили сестры, у него была большая потеря крови и пить ему было нельзя. После укола он уснул.

В этом же госпитале встретил (они узнали меня) двух ПТРовцев, подорвавшихся на мине 20 февраля во время преодоления заминированного лесного завала. Один с переломом руки, второй с повреждением шейных позвонков, оба с легкой контузией. Их оставляли в этом госпитале.

На следующее утро нас погрузили в автобусы — 8 лежачих и 8 сидячих мест — и через несколько часов привезли во фронтовой госпиталь в город Торн. Прием здесь был почти царский: пришла врач, разбинтовала, проверила глаза, велела сестре заклеить их тампонами, постричь наголо и хорошо отмыть в ванне. Сестра старалась изо всех сил, оттирая меня жесткой рогожной мочалкой с мылом, сильно и приятно пахнущим керосином, а когда закончила, одела в чистое белье и длинный, из шинельного сукна, халат.

В ожидании палатной сестры я сидел в приемном отделении и слушал разговор трех врачей: двух женщин и мужчины. Последний, очевидно недавно прибывший в госпиталь, рассказывал о своей врачебной деятельности и между прочим заметил, что до войны работал в Ленинграде в судмедэкспертизе и специализировался на определении возраста. Не помню деталей, но уловив момент, я попросил его определить мой возраст, он подошел ко мне, велел раздеться до пояса и, ощупав мой торс, особенно плечи, ключицы и ребра, вдруг заявил:

— Тебе, солдат, пятнадцать — максимум шестнадцать лет.

Опешив, я все же, как мне казалось, нашелся и спросил:

— А что, у нас шестнадцатилетних берут в армию?

— Не знаю таких случаев, но тебе ровно столько, сколько я сказал. Документов я у тебя не требую и если я ошибся, значит ты хорошо сохранился и в старости будешь казаться молодым. Устраивает?

Мне нечего было сказать, я поблагодарил его и он продолжал свой разговор, вернувшись на место. Вспоминая это, я думаю, что если в тот период мой скелет был недоразвит, то как он мог выдержать все то, что пришлось выдержать мне? Обнимая своего шестнадцатилетнего внука Мишу, я невольно ощупываю его мышцы и прикидываю, сколько и чего они смогут выдержать, при этом кажется, что все, о чем пишу, было не со мною.