Поздняя птица

– Вы можете думать как угодно, – проговорил бухгалтер. – Уже конец уборки. Машины нам командировочные не нужны. Это бросать деньги на ветер.

– Такое не говори, – сказал председатель. – У нас всего одна машина. Лучший шофер! Наши делают один рейс, а он – два. У наших буксуют машины, а у него ни разу, у него проходит там, где мой «бобик» буксует. У всех лопаются баллоны, а у него – нет. Цац! Слухать такое не могу. Понял? Слухать такую отъявленную чепуху не могу. Понял?

Бухгалтер помял свои пальцы, глаз его покраснел.

– Опять граммофон включили, – сказал он нервно. – Я оплачивать не буду за неработу.

Председатель вскочил со стула, охнул, застонал и тихо выругался.

– Или – или, – сказал он тихо. – Я напишу сегодня докладную. Или – или!

– Как хотите, – ответил бухгалтер. – Вы все-таки бестактный, бескультурный человек.

– Это я? – спросил председатель.

– Вы, а кто еще.

– Дальше что? Ну, говори сейчас же? Ты культурный, ты грамотный, всех учишь, читаешь лекции, а грязными руками в душу цапаешь!

– Товарищ председатель, не повышайте голос!

– Я повышаю голос? Из-за тебя я двести гектаров свеклы посеял, а она не родит! Из-за тебя и из-за заместителя. Из-за вас кругом такая холодишша. Ходите вокруг хороводами, а еще у меня лучших людей отбирать. Не отдам!

– Товарищ председатель, – сказал бухгалтер, – не забывайтесь, будьте культурными и честными!

– Тебе ли меня честности учить! – вскрикнул председатель, схватил палку и запустил ее в отшатнувшегося, совершенно побледневшего бухгалтера. – Прочь, буквоед! Меня учить! Я соломинку чужую не возьму! Я свою всю душу по косточкам отдам, а он меня упрекает в нечестности!

Он встал и, прихрамывая, двинулся к бухгалтеру. Бухгалтер юркнул за дверь.

– Оч-чень пожалеете еще! – крикнул оттуда он.

– Гамлет чертов! – крикнул вслед ему председатель и сел.

А когда вдруг неожиданно вошел старик, заплакал, приговаривая:

– Меня учат честности. Я некультурный.

Дети, глядя на отца, заревели. Федору стало неловко. Он, как мог, успокаивал детей, а старик сказал председателю:

– Плачь, Митрич, плачь. Оно полезно. Вместе со слезами вытекает из мозгов глупость. Плачь, Митрич, плачь.

Через минуту председатель успокоился и виновато поглядел на Федора.

– Ты, Федя, извини. Так получилось, Григорий Ксенофонтович. Не могу, милый, хоть что тут.

– Надо извиняться, – сказал старик, – ты уж больно горяч.

– Извиняюсь. Сам виноват. Это уж точно. Сколько раз давал себе слово молчать, но не вытерпливаю, режь меня, хоть бей, не могу. Пойдем, хорошие, выпьем. А извиняться я извиняюсь…

Председатель заковылял на веранду. За ним Федор и старик. Федор сел и подумал о том, что слышал от бухгалтера. Он посмотрел внимательно на старика и председателя, и ему не хотелось уезжать. «Но не впервые мне уезжать, – подумал Федор, – не впервые уезжать от знакомых людей».

Выпили кориандровой водки, закусили огурцами, помидорами. Молча пили, молча закусывали, тихо и спокойно. А так Федору стало хорошо в этом доме, в темноте, рядом сидели председатель и старик.

На улице кричали гуси, быстро темнело. Дул ветер, остервенело налетая на сад, и от гусей и ветра было столько шума. Свет не зажигали. Федор чувствовал внутри себя какую-то печаль, чувствовал ее и думал, что она пройдет, лишь только уедет отсюда. И будут еще новые встречи, новые люди… Одно не понимал: почему не хочется уходить, почему с этими людьми ему как-то особенно хорошо? Председатель налил в стаканы водку.

– За счастье! – сказал он. – Чтоб оно не уходило.

Слышно было, как на улице дул ветер, как он свистел в щелях и как в саду кряхтели от него яблони, роняя на влажную землю яблоки.

Старик включил свет, оглядел всех и выключил. Стало вновь темно. Иногда в окно заглядывал выпадающий из туч месяц.

– Чего тебе? – спрашивал его председатель. И месяц исчезал в тучах.

– За счастье выпили, – сказал старик. – За какое? Вот, Дмитрич, скажи?

– Не-е. Младший у нас Федор, пусть он скажет. Я свое дело знаю. Пусть он скажет.

– Ты же начал, Дмитрич, чего ты отбрыкиваешься?

– Не-е, пусть Федор, – не сдавался председатель. – Он молодой, ему и карты в руки.

– Не знаю, – сказал громко в наступившей темноте Федор.

– Не знаешь? – удивился Дмитрич. – Хорошо. Хорошо. Скажи, почему не знаешь? Говори, почему не знаешь? Это принципиально. Вот ты молодой, а не знаешь, как это так понимать? Должно быть, стыдно. Так говорю? Так. А что не так? – обратился он к старику, приподнявшись за столом. – Вот я сейчас очень счастлив. Вот как!

– Ну скажи, пред? – попросил Федор.

– Я замечательно счастлив. Почему? Отвечу, подождите. Вот у меня сидишь ты, Григорий Ксенофонтович, и Федор, а вас я люблю. Сидим с теми, кого я люблю, и я счастлив от этого вот так. Сейчас мне больше ничего не надо, никого, кроме вас, кроме того, что сидим, говорим и малость выпиваем. Так говорю? Так. Такое бывает редко. Очень даже редко.

– А мне чего-то не хватает, – сказал старик и вздохнул. – Я тоже люблю, а все равно душа у меня не счастливая.