Поздняя птица

Федор с зоотехником поехали на склад, привезли сухого мяса, гречку и рыбный паштет. Голодные куры набросились на гречку и с криком, мешая друг другу, молниеносно склевали зерно.

– Ой и начальник, – говорил председатель, усмехаясь и ковыляя за Наталкой.

Федор помогал зоотехнику, взглядывая на ее строгое лицо и вслед за председателем повторял: «Ай-ай!» Ему тоже хотелось говорить, посмеиваться, шутить, смотреть, как девушка смущается, и от этого чувствовать себя замечательным, остроумным парнем.

– Им бы зеленой травы, – сказал Федор.

– Вот-вот, – оживился председатель. – Где ты, Федор, родился? Тебе бы председателем быть, у тебя глаз хозяйственника. Я тебе говорю.

– Ох и хозяйственники уж, – улыбнулась Наталка. Федор шутил, острил и старался вовсю быть веселым.

– Куры – это не бугай, – говорил, – на небо не улетят.

И все смеялись. Затем Наталка и Федор поехали за обратом. Пыль плыла тучей. Яблони и груши в садах, отяжелев от пыли, стояли печальные, робкие, покорные. Вчерашнего дождя будто и не было. Встретился им только председатель сельсовета – ехал на маленькой запыленной лошадке.

Федор взглядывал на зоотехника, и его пробирала радость. Едет он, Федор, а рядом сидит девушка, а эта девушка – зоотехник. «Смех, да и только», – подумал Федор. Свернули в низкорослый лесок и остановились у небольшого кирпичного домика. На двери висел замок.

– Подождем, – сказала зоотехник. – Всегда, понимаете, так. Безответственные совершенно люди. Когда захотят, бросают работу и уходят.

Она села на лежавшие тут же бревна. Федор глядел из кабины на нее. Где-то рядом посвистывал зяблик. Над головой тонкой россыпью двигались облака, прозрачная тень от них бесшумно скользила по крыше дома.

– Давно здесь? – спросил Федор.

Наталка посмотрела на него и зажмурилась от яркого солнца.

– Я? Я недавно. Не жарко?

Федор выпрыгнул из кабины.

– Хороший у вас председатель, – сказал он, – с таким бы я согласился работать.

– Да, – сказала она, – не очень-то хорош. Возьмите птичницу нашу, добрая такая, умная старушка. Живет со стариком, он инвалид войны. Крыша прохудилась у них. Она попросила денег у председателя, то есть в колхозе, взаймы. Так знаете, что он ей ответил? Нет, не знаете.

– Нет, – согласился Федор.

– «Ни рубля не получишь, – сказал он ей. – Ни копейки. Кому бы другому и дал, а тебе нет». Ты, мол, лодырь и прочее и прочее, еще неприятнее. Она в плач, понятно. Обидно все же, потому что она честная колхозница. Он ее сам на собрании хвалил, прямо на партийном собрании хвалил, а тут давай ругать. Почему, за что? Блажь нашла. То ставит в пример, то ругает. Это ведь безответственно, понимаете? Я не люблю председателя. Поругался с бухгалтером, приехал на птицеферму и давай злость срывать на птичнице. Хорошо это? Не люблю я его.

– Почему? – удивился Федор.

– Я к нему, может быть, слишком критически отношусь, – выдержав паузу, глядя на Федора внимательными, строгими глазами, синими, но такими внимательными и серьезными, что Федор даже смутился, понимая – такие глаза никогда не могут лгать. – Но я иначе не могу и не хочу. Скорее не хочу, чем не могу. Грубиянов я терпеть не могу. Я люблю людей этичных, воспитанных, а он рубит сплеча. Прошло то время, когда рубили сплеча, вот так. А он – что на уме, то на языке, причем это все у него выходит моментально. Он человек момента. Он не помнит ни хорошего, ни плохого.

– Ясное дело, – сказал Федор. – Он только, конечно, добрый больше, чем нет.

– Может быть, – кивнула Наталка, улыбнувшись. – Возможно, я ошибаюсь. Я очень пристрастна к таким людям. В прошлом году, летом, я приехала на работу. Техникум закончила. У них был с высшим, но ушел, поспорил с председателем. Только приехала, меня послали скот сдавать. Поехала. Приемщик хам невероятный, какой-то идиот прямо. Стыд, позор, что в нашем обществе есть еще такие люди, какой-то пережиток прямо, а не человек. Вот этот хам и говорит: уступи этого бычка, накину категорию, приму вне очереди. Я, конечно, возмутилась. Это хамство, государственное добро ему отдай!

– Ясное дело, – поддакнул Федор.

– Расплакалась, смешно даже. Дура дурехой, реву, ужас, кошмар какой-то. Рассказала все председателю, все как есть…

В это время подошла высокая, очень худая женщина, поздоровалась, открыла дверь.

– Наталья Ивановна! – крикнула она. – Вам обрат?

– Да, – ответила Наталка. – Сколько можно, давайте.

– Без подписей председателевых не дам. Есть она?

– Все есть, – ответила Наталка. – Давайте пять фляг обрата, хорошо?

– Не хорошо, но возьмите.

Федор забросил фляги в кузов. Он так легко, одной рукою ставил фляги в кузов, что женщине показалось, будто фляги пустые, и она у одной открыла крышку и заглянула. Фляги были полные.

– Все, – ответила, засмеявшись, женщина. – Наталья Ивановна, ой! У вас шофер. Где достали?

– Нигде, он не кой!

– Ой, правда, одолжите на чуть.

Федор засмущался, сел в кабину, но ему хотелось сказать что-то остроумное, веселое, и он сказал:

– А между прочим, людей сейчас не одалживают. У нас крепостного права нет.