Поздние новеллы

Это дело рук Ксавера, что становится ясно сразу. Ксавер Кляйнсгютль не все время стоял в дверях, издеваясь над изгнанными дамами. Он действовал, он кое-что устроил и принял свои меры. Он спустился в холл, потянул за рукав господина Гергезеля и толстыми губами кое-что ему сказал, кое о чем попросил. И вот оба здесь. Ксавер, сделав свое дело, опять останавливается в дверях, а Макс Гергезель, в смокинге, с темным налетом бакенбард возле ушей, с красивыми черными глазами подходит к кроватке Лорхен, подходит с очевидным сознанием играемой им роли — сказочного принца, который приносит счастье, рыцаря-лебедя, — подходит, как тот, кто обычно говорит: «Ну вот я и пришел, вот все мучения и кончились!»

Корнелиус ошеломлен почти так же, как и Лорхен.

— Смотри, кто пришел — слабо говорит он. — Весьма любезно со стороны господина Гергезеля.

— Да вовсе никакой любезности с его стороны, — откликается тот. — Само собой разумеется, что ему еще захотелось взглянуть на свою партнершу и пожелать ей спокойной ночи.

И он подходит к перилам, за которыми сидит онемевшая Лорхен. Она блаженно улыбается сквозь слезы. У нее вырывается высокий, короткий полувсхлип счастья, а потом она молча смотрит на рыцаря-лебедя золотистыми глазами, которые, хоть и распухли, хоть и покраснели, все же несравненно чудеснее, чем глаза дородной Плайхингер. Она не поднимает ручек, чтобы обнять его за шею. Ее счастье, как и боль, неосознанно, и тем не менее она этого не делает. Красивые маленькие руки лежат на одеяле, а Макс Гергезель облокотился на перила, как на парапет балкона.

— Чтоб не рыдала горько-горько в постели ночи напролет![4] — говорит он и искоса смотрит на профессора в надежде получить похвалу своей эрудиции. — Ха-ха-ха, в твои-то годы! «Утешься, прекрасное дитя!» Ты чудо. Ты еще всем покажешь. Просто оставайся такой, какая есть. Ха-ха-ха, в твои-то годы! Теперь, когда я пришел, ты уснешь и больше не будешь плакать, маленькая Лорелея?

Лорхен смотрит на него зачарованным взглядом. Профессор натягивает ей на обнажившиеся воробьиные плечики узенькую кружевную кайму. Он невольно вспоминает сентиментальный рассказ про умирающего ребенка — тому позвали клоуна, который как-то в цирке привел его в непередаваемый восторг. Клоун пришел к детскому смертному одру, спереди и сзади обшитый серебряными бабочками, и ребенок умер, испытывая блаженство. Макс Гергезель ничем таким не обшит, и Лорхен, слава Богу, не умирает, просто «страсть как разнюнилась», но в остальном история и впрямь чем-то похожа, и в ощущения, определяющие отношение профессора к юному Гергезелю, который облокотился на перила и несет бог знает что — больше для отца, чем для дочери, чего Лорхен, однако, не видит, — самым странным образом вплетаются благодарность, смущение, ненависть и восхищение.

— Спокойной ночи, маленькая Лорелея! — говорит Гергезель и через перила протягивает ей руку. Ее маленькая, красивая, белая ручка исчезает в его большой, сильной, красной. — Усни, — продолжает он. — Сладких снов! Но не про меня! Ради Бога! В твои-то годы! Ха-ха-ха!

И он завершает свой сказочный визит клоуна, а Корнелиус провожает его до двери.

— Не стоит благодарности! Ни слова об этом! — вежливо-великодушно отбивается он на ходу. Ксавер присоединяется к нему, чтобы подать внизу итальянский салат.

А профессор Корнелиус возвращается к Лорхен, она теперь успокоилась и прижалась щечкой к плоской подушечке.

— Видишь, как хорошо, — говорит он, нежно поправляя ей одеяло, и она кивает, еще несколько судорожно вздыхая.

Где-то с четверть часа он еще сидит у перилец и смотрит, как она засыпает, вслед за братом, который куда раньше ступил на этот благословенный путь. Шелковые русые волосы постепенно приобретают красивую волнистость, как всегда, когда она спит; длинные ресницы затеняют глаза, из которых излилось столько страдания; в сладком умиротворении приоткрыт ангельский роте выгнутой верхней губой; и лишь иногда в медленное дыхание с дрожью врывается запоздалый всхлип.

А ручки, розово-белые ручки словно цветы: одна лежит на синем стеганом одеяле, другая — возле лица на подушке. Сердце доктора Корнелиуса будто вином напитывается нежностью.

Какое счастье, думает он, что с каждым вздохом этого забытья в ее маленькое сердце вливаются воды Леты, что детская ночь разверзает глубокую, широкую пропасть между днем сегодняшним и завтрашним! Завтра молодой Гергезель, несомненно, станет лишь бледной тенью, неспособной нарушить мир ее души, и с беспамятным удовольствием она вместе с Абелем и Кусачиком покорится очарованию прогулки пяти аристократов и увлекательной игры в подушку.

Благодарение небесам!

Обманутая © Перевод Е. Шукшиной