Поздний бунт. Андрей Старицкий

Глинский вспомнил о Киеве, где он тоже намеревался все сделать по чести и совести, причем не ради единоличной власти. Он, вернув Киевскому княжеству прежнее величие, смог бы показать, на что способен. Отделяться же от Речи Посполитой он не собирался, даже в Уме такого не держал. Да и со Смоленском у него были связаны самые благие намерения. Не собирался он отделать Смоленское княжество от Москвы, чтобы сделать самостоятельным, а хотел создать мощный заслон и от польско-литовской алчности, и от разбойных налетов крымцев и ордынцев.

Виной всему тому - алчность. Освободилась Россия от ига, вот тут бы соседям вернуть прежде отбитое у ордынцев, так нет, не захотелось расставаться с богатыми землями. Лучшим посчитали называть их своими. Так и началась вражда между славянами-соседями, которая переросла в жестокую кровавую войну. Причем обе стороны использовали в этой войне ордынцев с крымцами, обогащая их, пестуя наглость и поощряя разбойный образ жизни.

Князь Михаил Глинский всей душой был против этого, потому так рьяно встречал татаро-монгольские тумены, всякий раз разбивая их наголову. А что получал за это? Молву, которая утверждала, что он нацеливается на королевский трон. Король Александр не верил клевете, его брат - поверил. И вот теперь, похоже, царь Василий Иванович стал подозрительным, как Сигизмунд.

«Что оскорбление - месть! Сигизмунд потерял Смоленск, мог бы потерять намного больше, но теперь я не помощник царю Василию, палец о палец для него не ударю. Отомстить же найду способ».

Исполняя волю царя, Глинский вел свой особый полк к Орше, но как вел? Делая частые дневки и вовсе не заботясь о том, чтобы во время этих дневок в стане соблюдался воинский порядок. Ратники, увидев безразличие первого воеводы, начали исподволь пошаливать: бражничать, обижать сельских женщин, особенно дев. Второй и третий воеводы полка не узнавали князя, но вмешиваться не решались. Удивлялись тысяцкие и сотники, из них иные оказались даже смелей воевод: шли прямо к Михаилу Глинскому, предупреждали его, что в полку начинается самое настоящее разложение, ратники уже без зазрения совести самовольничают. Князь, однако, от всего отмахивался:

- Пусть их. Не поперечим если их малой вольности, с большим уважением к добрым командирам пойдут на приступ Орши.

Странно было слушать подобное от опытного, прославленного знатными победами воеводы. Очень странно. И совершенно непонятно. Но… выше головы разве прыгнешь?

Действительно, что можно предпринять, если первый воевода подчинен только самому царю и его действия не подсудны подчиненным. А понять, почему поступает Глинский так, возможно ли, не зная истинной цели князя-воеводы, не ведая о его потаенных мыслях.

А у князя Глинского, кроме мыслей о мести за оскорбленную честь, никаких нет. Перво-наперво он решил, что не пойдет на приступ Орши. Осадить, исполняя приказ царя, осадит, но с приступом погодит. Пришлет же в конце концов Сигизмунд войско? Не может же он сидеть в своем дворце сложа руки? Начнутся стычки, а то и сечи, необходимость взятия Орши само собой возможно и отпадет.

Вместе с тем Михаил Глинский понимал, к чему может привести его бездействие, если Сигизмунд слишком долго станет собирать войско. Тут оковы могут в ход пойти. Стало быть, есть для князя два пути: продолжать служить царю Василию, отерев с лица смачный плевок, либо бежать за границу. Вот над этим выбором размышлял князь и днем, когда ехал впереди своего полка будто бы в полудреме, и ночью, утопая в перинах лебяжьего пуха, но не ощущая их нежной мягкости.

Уже при подходе к Орше мучительные раздумья привели его к твердому выводу: надо бежать! Но куда? Под чью руку приткнуться?

Орден Тевтонский Девы Марии? Там, конечно, его примут с распростертыми объятиями. И не простым рыцарем. Но что можно сделать, не став полновластным главой Ордена? Князь знает, что надлежит сделать, и сумел бы вернуть прежнее величие Ордену, но разве нынешние его бездарные правители отойдут в сторону, уступая ему место? Они даже не потеснятся!

«Нет. Орден - день вчерашний», - решил Глинский.

Крым. Он тоже примет князя с великим удовольствием, позабыв о поражениях от него. Татары охотно принимают изменников, особенно воевод и атаманов. Но тогда придется идти против христиан, вставать в ряды тех, кто намерен сделать магометанской всю Европу, а следом и весь мир.

Нет, и это не годится.

Император? Он пыжится, желая объединить усилия всех христиан, и православных, и католиков на борьбу с мусульманским наступлением на Европу, и вполне может поставить его, Глинского, во главе этого многотрудного, но очень важного дела. Вот где будет возможность полностью раскрыть свои способности и дипломата, и воеводы.

«Пожалуй, подходяще…» - заключил князь.