Поздний бунт. Андрей Старицкий

Вот и повозки с возницами на облучках. Глинский придержал было коня, но тут же успокоился: обычные с виду крестьяне, везут что-то в Оршу на продажу, не ведают, наверное, что она в осаде. Тому, что поклажа покрыта пологом, князь не придал значения.

- Слава Богу, - перекрестился подьячий, - не насторожился.

Применить повозки при захвате Глинского предложил сам подьячий, хотя его отговаривали, причем весьма настойчиво:

- Риск очень большой. Заподозрит переметчик неладное, повернет к своему полку. Кусать локти станем.

- Догоним, если повернет. А с повозками бескровней выйдет.

Получилось совсем бескровно. Повозки отвернули на обочину, пропуская знатного всадника, и тут - свист. Из леса высыпала пара дюжин пешцев, за ними - дети боярские на конях, откинув пологи, из круто развернувшихся и вставших поперек дороги повозок поднялись ратники с рушницами, направленными на стремянных.

- Бросай оружие! Слезай с коней! Живо!

Коня князя Глинского взял под уздцы сам подьячий.

- Пойман ты еси, князь Глинский. По воле государя нашего вседержавного.

Эту ошеломляющую фразу подьячий проговорил спокойненько, даже елейно, будто не о пленении сообщал, а звал на дружескую пирушку. Он дождался, пока князь, ошарашенный неожиданностью, вяло спустится с седла на землю, и продолжил с еще более подчеркнутой елейностью:

- Сейчас окуем тебя и - в Москву, на Казенный двор. И стремянных твоих окуем, дабы не скучать тебе одиночно.

Михаил Глинский молчал, словно в рот воды набрал, лихорадочно соображая, как избавиться от милостивой грамоты короля Сигизмунда, и, понадеявшись на то, что здесь, на дороге, его не станут обыскивать, решил: «Проглочу, улучив момент. В чем тогда меня обвинят? Догадка - это еще не доказательство. Бог даст, обойдется».

Но Бог не простер своей длани над изменником: после того как князя оковали, тайный подьячий самолично начал его обыскивать. И - о радость! Извлечена из-под подкладки калиты грамота короля Сигизмунда, который прощает ему все прошлые ошибки в знак благодарности за добрую услугу, ему оказанную.

- Ну, вот, - заговорил подьячий весело, будто сообщал окованному радостную весть, - теперь тебе, князь, один конец: плаха. А если повезет - виселица на Лобном месте Красной площади.

- Не ерничай! - обрубил подьячего Глинский. - Вези в Москву, как тебе велено. Царь, не ты, служка, самолично решит мою участь!

- Верно, князь. Уж как верно-то. Мне ли, малой сошке, определять, где тебе место, на плахе или на виселице. Мое дело доставить тебя в стольный град живым и, по возможности, здоровым.

Послав гонца второму воеводе особого полка с предупреждением, что в сельце Коханово разместились полторы тысячи шляхтичей, подьячий повез задержанных не через Оршу, а взял северней, на Юрцево, куда повелел второму воеводе выслать сотен пять детей боярских. Оттуда с надежной охраной двинулся в Красное, где располагалась ставка воеводы Булгакова-Голицы, который должен был выделить для дальнейшего сопровождения не меньше полутысячи детей боярских, а ратников из особого полка отпустить в их стан. Что ни говори, но опасаться ратников особого полка стоит: вдруг они задумают вызволить своего воеводу в благодарность за вольности, какие он допускал в полку.

До Юрцева отряд все время рысил, переходя временами даже на галоп, торопясь под защиту крупного ратного отряда. Можно, конечно, и не гнать коней, но подьячий считал, что Глинский мог условиться с гвардейцами короля о том, что если он не прибудет на встречу к определенному времени, они должны будут выступить на дорогу и спешить к Орше.

Спешность оказалась весьма кстати. Польская рать форсированным маршем двигалась к Днепру. Передовые отряды шляхетской конницы уже по дороге от Лепеля подступали к смолянам, а по Минской дороге миновали Толочин. Промедли засадный отряд, который вез задержанных, их вполне могли настигнуть разъезды передовых шляхетских отрядов.

Узнав об этом у Юрцева, где сопровождавших Глинского ждала условленная охрана из детей боярских, подменные кони и добротные повозки, подьячий перекрестился.

Тысяцкий, возглавлявший детей боярских от особого полка, упрекнул подьячего:

- Не славь всуе. Смоленск минуешь, вот тогда свершишь благодарственную молитву, а пока - вперед, не мешкая.

Если не гнать коней, до Красного - два дневных перехода, но такого времени не было предоставлено засадному отряду и детям боярским из особого полка, и потому к полуночи они были уже в стане Булгакова-Голицы.

- Денек-другой передохнете, тогда - на Смоленск, - повелел князь-воевода. - Ляхов теперь вам опасаться нет нужды. Через Днепр я их не пущу.

Подьячему очень не понравилось бахвальство воеводы и его повелительный тон, и Он твердо заявил:

- Я с переметчиком выезжаю с рассветом. Засадный отряд твой остается у тебя, дети боярские особого полка возвращаются в свой стан, передохнув денек, дальнейшую охрану - не менее тысячи - дашь ты, воевода. Отпущу ее только в Боровске.

- Эка, раскомандовался. Будто сам царь. Я определю, когда тебе выезжать и сколько дать охраны!