Поздний бунт. Андрей Старицкий.

Вообще в списках еретиков по решению Собора оказались десятки священнослужителей и государевых слуг. Вот почему князь Андрей считал, что намеченные Собором казни не могли свершиться без воли самодержца - такое возможно только для католических стран, но не для России.

«Неужели Василий самолично дозволил, обойдя отца? Пользуясь его немощью?!» - думал князь и спросил, прямо глядя в глаза державному брату:

- Ты благословил казни?

Князь заметил мимолетное замешательство брата, но, прищурив глаза, Василий ответил не так, как хотел услышать Андрей:

- Мы оба с отцом великие князья.

- Не верю тебе. Оговариваешь отца. Сколько раз государь имел право казнить ослушников и даже бунтарей, но не решался на крайность. Твердым словом, твердой рукой добивался своего, а не мечом, и уж тем более - не огнем. Особенно мое сомнение вызывает решение о казни Ивана Волка Курицына, брата любимца великокняжеского дьяка Федора Курицына, много добрых дел свершившего во славу отечества нашего. Не меньше их и на счету Ивана Волка. Разве можно запамятовать, как ловко он прознал про тайный умысел князя Курбского[18], собравшего рать по воле нашего отца в поход за Камень[19] для приведения к присяге государю российскому тамошних народов и возмечтавшего создать за Каменным поясом свое независимое от Москвы княжество. Чтобы не дать свершиться вероломству, вредоносному для отечества, Волк предложил Ивану Великому дать Курбскому в товарищи с равными правами смелого и башковитого воеводу Салтыкова Травина. Мудрый совет. Почитай, половина Сибири присягнула Москве. А мало ли, иных добрых дел свершено Иваном Волком? Не мог отец наш, государь великодержавный, решиться на казнь верного советника. Не мог! А если дал на казнь согласие, отчего такая перемена? Я хочу сам услышать из уст отца, в чем причина опалы. Может быть, мне что-то неведомо?

- К государю тебя не подпустят. Он нынче впал в беспамятство. Лекари велели никого к нему не пускать. Даже меня.

- Выходит, мое подневольное возвращение в Москву - не его воля? Не обессудь тогда, великий князь Василий, если я удалюсь в Старицу. Ты еще не венчан на царство, стало быть, не государь единовластец.

- Верно, что не венчан, но ты забыл о благословении моем и отцом, и митрополитом. Не им ли сказано: «Властвуй, великий князь Василий Иванович, многие лета». Моя же воля такова: всем нам, братьям, быть на казни еретиков, и после того не покидать Кремль до самого выздоровления великого князя царя Ивана Васильевича. Неисполнение моей воли почту за мятежность. Тогда - оковы! Все. Почивай пока в своем теремном дворце. Казнь завтра. Не припозднись на молебен, где проклянут еретиков.

Вспыхнул гневом князь Андрей Иванович: отец никогда не разговаривал с ним так строго, даже когда он намеревался поступить не по его воле - более увещевал, убеждал фактами. А тут - в оковы! Однако, сцепив зубы, подчинился, склонив голову, сказал:

- Ладно, брат, поступлю по воле твоей.

- Воля моя - от державных интересов. И теперь, и впредь такой останется. Запомни это! Не своего каприза стану сторожиться.

Последнее слово осталось за Василием, и слово это не давало покоя весь свободный вечер и добрую часть ночи, заставляло не только оценивать случившееся, но и пытаться заглянуть в будущее.

Вспоминались беседы отца, которые он вел со всеми братьями, собирая их вместе, и с ним одним, самым младшим, но, как говаривал отец, самым беспокойным и самостоятельно думающим. Основная идея тех бесед: крепкой держава может быть только когда она под единой властной рукой, но рукой разумной, в меру доброй и строгой, и кроме того - правосудной, не стяжательной. Своемыслие каждого князя, каждого боярина пагубно для державы, не только обузно для ее внутреннего устройства, но главное - ослабляет ее ратную мощь, а уже оттого и беспобедные рати с алчными врагами, коих у России пруд пруди, сотни и даже тысячи погибших лучших из лучших ратников, великий полон и потери обустроенных богатых земель.

Будь Россия единой, разве одолела бы ее Орда? Конечно же, нет. Так считал отец, а он мыслил мудро, державно, оттого и почитался в народе Великим. Даже простолюдины - а тем не было нужды подлизываться ради чинов - именовали его не Иваном Третьим, а непременно Иваном Великим. А разве не авторитетным был он для сыновей? Во всяком случае, княжич Андрей всегда с подобострастием внимал словам любимого отца: видел, как напряжены были и лица братьев, когда он делился с ними своими сокровенными мыслями.