Поздний эллинизм

Та личность, о которой учили пифагорейцы, орфики, платоники и неоплатоники, хотя и трактуется как бессмертная, но она тут вполне повторима и представляет собою, в конце концов, все же типичное явление природы, как оно и должно быть в обеих начальных общественных формациях человечества, безусловно сходящихся, при всех своих расхождениях в трактовке человека как чего-то внеличного, то есть природного и, в конце концов, вещественного. Самым ярким показателем этого природного, вполне астрономического представления о человеческой личности и ее судьбе является общее орфико-пифагорейское, платоническо-неоплатоническое учение о мировом круговороте душ и их перевоплощениях, учение, вполне аналогичное тоже общеантичному учению (и прежде всего у Гераклита и стоиков) о круговороте вещества в природе. Души ниспадают с неба на землю и опять восходят туда же совершенно так же, как происходит круговорот дождя и обратного испарения и как происходит движение светил, то есть вполне метеорологически и астрономически. И вот эта-то антиисторическая история души, сущность каковой заключается только в круговороте природных процессов, она-то и есть печать рабовладельческого понимания человека как вещи, и она вносит ничем не устранимый корректив в указанное у нас выше "романтическое" представление о человеке. Будем всегда помнить, что это еще не феодализм, но только феодализация рабовладельческого Рима; и потому при всех возможных совпадениях с духовными устремлениями средневековья и новоевропейского романтизма здесь всегда залегала непроходимая пропасть; только полное невнимание к этим проблемам было причиной существенного сближения этого античного романтизма с позднейшими типами романтизма.

Поэтому в неоплатонизме нет ни мистики грехопадения, ни слез раскаяния и покаяния падших душ, ни страстной воли к борьбе с грехом и злом, ни жажды искупления, ни ужаса перед вечной гибелью, вытекающего из неповторимости земного существования, ни блаженной надежды на вечное спасение. Здесь вечная гибель не страшна и вечное спасение не блаженно, потому что вообще не существует ни того, ни другого; а не существует их здесь потому, что всегда возможно переселение и перевоплощение человеческой души в другом месте мира и в другом теле, а это перевоплощение всегда может разрушить и ужас дурного и блаженство благого существования по неисповедимому "закону Адрастии" (Plat. Phaedr. 248 с). Здесь каждый человек вполне повторим; и в его судьбе нет ничего безвозвратного и невосстановимого. Человек много раз, а может быть и бесконечное число раз, перевоплощается; это вносит в учение о душе тот спокойный и недраматический, эпический характер, который превращает всю эту мистику и все эти порывы в нечто как бы беспорывное и холодное и в такой же мере естественное, как движение светил. Недаром уже Платон объяснял судьбу душ исключительно астрономически, что мы находим и в "Федре", и в "Государстве", и в "Критии", и в "Тимее".

С другой стороны, если отдать себе точный отчет в идеологии неоплатонизма, то станет вполне понятным и все отличие его мистики от новоевропейского романтизма. В ней нет ни аффектации, ни экзальтации; в ней нет никакой нервозности и фантастики; нет никакой декадентской взвинченности и духовного приключенчества. Нет никакой тоски отчаяния и нет никакой отчаянной тоски. Эта мистика горит абсолютно ровным светом; в ней нет ничего, что связано с новоевропейским индивидуализмом и субъективизмом, с культом изолированной личности, презирающей толпу и все общественное только из-за собственной гордости, своеволия и титанизма.

Можно сказать, что неоплатонизм есть не только очень консервативная система в социальном смысле и не только весьма реакционный образ мыслей в отношении политическом, но и мистически это есть удивительным образом бесперспективная позиция. У неоплатоника нет никакого будущего; и неизвестно, к чему он, собственно, стремится. Все наилучшее будущее, которое он только может представить, весьма шатко и ненадежно, ибо самое "умное" и "заумное" состояние мира не гарантирует от новых распадений, ниспадений и всякого рода катастроф. Несмотря на огромный аппарат мысли и чувства, отличающий неоплатоников от до-сократиков, все же, в конце концов, неоплатоники никуда не ушли дальше учения Гераклита о периодическом воспламенении вселенной или учения Эмпедокла о космических периодах Любви и Вражды, подобно тому как Гераклит и Эмпедокл в основном никуда не ушли дальше Гомера в его знаменитом сравнении человеческой жизни с вечным расцветом и увяданием древесной листвы (II VI 146). У неоплатоников эта внутренняя и тонкая печаль вечного возвращения ввиду их огромного культурного аппарата оказывается только более заметной и еще более безысходной. Неоплатоники рассказывают о своих мистических восхождениях так, как астрономы рассказывают о восходе солнца или ботаники о цветении растений.