Поздний развод

На самом деле малышка продолжала плакать, это был уже не обычный плач, а один сплошной нарастающий вопль. Я не знал, что делать, вернулся к ней с соской, бутылочкой и набором ключей. Но она попросту отшвырнула их прочь, и что мне оставалось делать – я вышел из комнаты и включил телевизор, чтобы не слышать ее; по телевизору шел урок английского, и диктор говорил очень громко, но Ракефет была громче, а кончилось тем, что я услышал, как она зовет меня, непрерывно повторяя вперемежку с плачем мое имя «ди-ди-ди»… и я понял, что ей плохо, и я вернулся обратно, не в силах все это слышать. Я застал ее всю в слезах, она была багровая, и пахло от нее так, что я чуть не задохнулся. Мне было ее ужасно жалко, честное слово, тут я не вру. А потому я стал соображать, что я могу сделать. Раскрыл одежный шкаф и откопал в нем старый дождевик, мой собственный, который я давно уже не носил, и натянул его на себя, так же как и войлочную шляпу, надел папины кожаные перчатки, а маминой косынкой замотал рот. Затем отправился в кухню, взял щипцы для колки сахара и снова придвинул стул вплотную к детской кроватке, но на этот раз обувь снимать не стал, а перелез внутрь прямо в ботинках, развернул ее пеленку, не дотрагиваясь до нее руками, и стащил ее прочь при помощи щипцов, стараясь не дышать и не смотреть, но не мог не заметить, что она оказалась полуголой. Мокрую вонючую пеленку все теми же щипцами я отбросил в угол кроватки. На малышку, всю в том, что из нее вышло, я по-прежнему старался не глядеть, но когда в который раз протянул ей бутылочку с водой, она с жадностью схватила ее и не могла оторваться, пока не выпила все до последней капли. После чего стала радостно болтать в воздухе ногами. Похоже было, что ей настолько полегчало, что она не только перестала плакать, но даже загукала что-то похожее на пение. Тут я понял, что все самое плохое позади, и швырнул щипцы в угол комнаты, а малышке сказал: вот видишь, я же говорил тебе, что все будет хорошо, а она не только слушала то, что я говорил ей, а даже испустила какой-то звук, который можно было считать одобрением. Более того – она заулыбалась и, продолжая улыбаться, повернула голову в ту сторону, где лежала ее обмаранная и мокрая пеленка. Я взял одеяльце и прикрыл ее, чтобы она не простудилась, а сам только что не бегом бросился из комнаты, а ужасный запах гнался за мной до самой двери. Было уже пять часов, и все еще шел дождь. Я взглянул на себя в зеркало, выглядел я ужасно забавно в этой шляпе и кожаных перчатках, не говоря уже о дождевике, хотя все это, вместе взятое, не испугало Ракефет, а я подумал, что единственное, чего мне еще не хватает к этому наряду, это ружье, а потому я достал свою винтовку и залег в засаде за большим креслом, выпуская пулю за пулей, – это была моя любимая игра. Дом был тих. Малышка не издавала ни звука. Внезапно мне пришло в голову, что она могла откинуть одеяльце и тогда была бы почти что голой. А вдруг она простудится… и я поспешил к ней и увидел то, чего и боялся увидеть: одеяльце и в самом деле свалилось, а малышка переползла в ту часть кроватки, где валялась пеленка со всем ее содержимым, какашки были разбросаны по всей кроватке, и Ракефет зажала одну в кулаке, что-то ей рассказывая, и тут я испугался уже не на шутку, потому что следующим шагом могло быть то, что она захочет этого добра отведать.

А потому я бросился в дедушкину комнату, чтобы разбудить его, и дотронулся до него и сказал: дедушка, вставай быстрее, с малышкой что-то случилось. Мне самому непривычно было говорить с ним так – словно я знал его, в то время как я никогда в жизни вообще не разговаривал с ним. Он повернулся ко мне, открыл глаза, и ясно было, что он не может понять, где это он, и кто это я, и откуда я взялся, он смотрел на меня с удивлением, потом приложил ладонь ко лбу и думал, похоже, что все это ему еще снится. Я Гадди, подсказал я, и он как-то неуверенно улыбнулся. Гадди? Протянув руку, он подтащил меня к своей теплой постели и спросил, представляю ли я, который сейчас час. Ровно пять вечера, сказал я. Пять вечера? Но какого дня, вот в чем вопрос, это воскресенье или оно уже кончилось? Еще нет. Он посмотрел на свои часы и сказал: а на моих ровно десять, да… Десять… Значит, если здесь пять, то все правильно и всю эту чертову уйму времени я проспал… Ты что-то сказал про малышку?..

– Она обмаралась. С головы до ног. Надо ее вымыть… А мамы нет дома, а тут такая беда… Ты должен мне помочь, мама велела тебя разбудить, если что, потому что мне не разрешается поднимать ее.