Поздний развод

Усталость обрушивается внезапно. Ощущение такое, что ты сейчас просто рухнешь. По жилам продолжает бродить выпитое вино. Который сейчас час? Я беру тонкую руку Дины и, легонько вывернув ее запястье, бросаю взгляд на изящные золотые часы, на которых буквы иврита заменяют привычные арабские цифры. Сейчас часы показывают «алеф зайн», иначе говоря тридцать пять минут второго. И за тобою, и перед тобой темнота рассечена полосами пурпурных вспышек. Я вижу снег, покрывающий улицы, по которым движутся упрямые снегоочистители. Вижу вечеринку – отмечают развод. Как подобное возможно? Праздник освобождения? Мама, почему так случилось? Ее последние слова, они кровоточат, как рана. В чем я ее разочаровал? Я всегда испытывал перед нею страх, боялся даже тогда, в самые первые годы, когда мы предавались любви. И вот неожиданно их стало двое. Дух слаб. Возможно, я обещал слишком много. Так ли? Слишком многое случилось в столь короткое время. Утро, иссеченное лезвиями света. Мягкое звучание немецкой речи среди деревьев. Что она делает в этот час, в эту минуту, в это исчезающее мгновение? Сидит ли на каменном выступе, идет ли, не глядя под ноги, или сидит, глядя невидящими глазами в книгу? Если она хочет, она может уйти оттуда в любое время. А собака… Горацио, носится где-нибудь по улицам. Если только его не задавило. Ощущение слабой эрекции. Свидетельство о разводе, гет, парящий в воздухе. Конни нагишом на свежем воздухе. Ты значишь для меня больше, чем большинство ценностей. Любых. За моей спиной старший официант доливает вино в мой бокал. Я улыбаюсь ему в ответ с благодарностью, он отвечает мне такой же улыбкой. На мгновение я испытываю желание расстегнуть рубашку и показать ему мой шрам. Цви что-то шепчет на ухо Аси. Кедми, наливаясь кровью, нагибается к ним, чтобы послушать. Гадди безостановочно набивает рот едой… Он ест, ест и ест, сколько можно, почему они не остановят его? Яэль и Дина снова обсуждают что-то свое, понизив голос. И только Кальдерон все время поворачивает в мою сторону свое внезапно постаревшее лицо, желая не то сообщить мне нечто важное, не то услышать.

Я припоминаю нашу ночную встречу.

– Ну, расскажите, что в конце концов случилось с той мышью?

– В конце концов я поймал ее. В мышеловку, которую я принес. Утром мы услышали, как она захлопнулась.

– А потом? Что вы с ней сделали?

– Я подарил ее городу.

– Городу?

– Я оставил ее у входа в один из городских культурных центров. Предоставил им право решить, что с ней потом сделать.

– Ха-ха… Не слабо…

– Надеюсь, что это была не последняя мышь, обитающая в здешних краях. По крайней мере, я слышал об этом.

– То есть ты полагаешь, что это была не последняя мышь?

– Что это за последняя мышь? – спрашивает Гадди.

– Господин Кальдерон обнаружил на кухне мышь и в конце концов поймал ее.

– На чьей кухне?

– В моей и нашей бабушки старой квартире в Тель-Авиве.

– Но она уже больше не твоя. Ты ведь отказался от своей части.

– Да, я слышал об этом, – вклинился Кальдерон. – Неожиданное, я бы даже сказал драматическое решение…

– Драматическое? – Я улыбнулся Кальдерону. – Это интересное определение.

– Одним жестом отказаться таким образом от пяти миллионов…

– Пять миллионов? По-моему, вы сильно преувеличиваете.

– Нет. Боюсь, это полностью соответствует действительности.

– Такое старье? Стоит никак не больше четырех.

– Прошу меня простить, но вы ошибаетесь, – начиная горячиться, говорит Кальдерон. – Дом, может быть, и старый. Но расположение… Лучше не бывает. В самом сердце Тель-Авива. Для вложения в недвижимость – лучшее место во всем городе.

– И все равно – цена не может быть столь высокой, – говорю я.

– И тем не менее это так. Случайно мне довелось узнать, что у Цви уже есть покупатель, готовый заплатить ему столько… И это не значит, что последнее слово уже сказано.

Я почувствовал, как ярость захлестывает меня.

– Что? Цви хочет продать?

Удар был убийственным. Я посмотрел в его сторону. Он сидел, комфортабельно откинувшись на своем стуле, и что-то говорил Аси. На лице его блуждало какое-то подобие улыбки. Разговорчивый парень. Обаятельный сукин сын – когда-то я и сам был таким. Кальдерон сидел, не отрывая от него взгляда. Он еще себя покажет, ловкач. Но у меня уже все позади. Впереди меня ждут закованные в ледяной панцирь озера, над которыми вскоре займется утро.