Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 2

Другой будет врать: я такой-сякой… А я открыто. Надо было воевать – мы не прятались. Вот – заработали. А теперь мне хочется пожить. (Улыбаясь.) ‹…› нам с тобой уже не тридцать. Не за горами тот час, когда она постучит в окошечко костлявым пальчиком и скажет: «Джентльмены, ваше время истекло». И все. Понял? Вопросов не имею. О’кей. Зачем себя беспокоить? Твое здоровье. (Пьет.) Эх, милый, время боев прошло…

В отличие от Милягина, Лавров не стареет. Он весь – в молодом горении и научном поиске. Хотя они были с Милягиным друзьями, он понял, что тот изменился после войны до неузнаваемости: «Люди меняются, – объясняет он жене. – У него нет кругозора… от каждого из нас война потребовала огромного напряжения сил. Мы работали, как черти. Нужно было давать фронту, промышленности… Давали. Но когда мы добились победы и наступил мир, многим показалось, что все покатится само собой. Надо только запастись большой ложкой, а галушки сами станут падать с неба».

Рядом с главным персонажем – хор, исполняющий ту же партию в различных модуляциях. Друг семьи Лавровых академик Абуладзе сообщает, что «наша страна открыла миру совершенно новую культуру. И Западу есть чему у нас поучиться. Я тоже, слава Богу, был в Европе не один раз, и я знаю, что такое европейская цивилизация… „Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь“. Об этом уже давно говорил товарищ Сталин».

Другой академик добавляет национальных красок к картине величия прошлого: «A наша русская химическая наука… Больше восьмидесяти лет тому назад Бутлеров уже писал о том, что можно ручаться за возможность синтетического получения каждого органического вещества… Он смотрел в будущее… Он на десятки лет опередил науку своего времени… Школы Менделеева, Зинина, Бутлерова оплодотворяли идеи мировой науки… В своем научном творчестве наши советские химики глубоко оригинальны и своеобразны…»

Ромашову кажется этого мало, и он вводит двух безымянных ученых: «Ученого в генеральской форме» и «Ученого с молодым лицом». Эти советские Бобчинский и Добчинский ведут такой патриотический диалог:

Ученый в генеральской форме. А я вам говорю, что они с нами, русскими учеными, никогда не церемонились. Да-да, стоило нам что-нибудь открыть, как за границей это хватали и ставили на практические рельсы. Взять хотя бы историю с беспроволочным телеграфом… Изобрел-то Попов!

Ученый с молодым лицом. Обо всем иностранном говорили с придыханием, а об отечественном – через губу.

Ученый в генеральской форме. …Только советская власть нас приучила по-настоящему уважать свое достоинство. Возьмите военную науку. Сколько десятилетий мы жили под гипнозом шлиффеновских «Канн» и немецкого генерального штаба! А Отечественная война показала, что наша советская стратегия неизмеримо выше. Куда там немчуре!

Но, конечно, главная партия принадлежит Лаврову. На очередное замечание Милягина о том, как в Америке «умеют жить» и «какой там комфорт» он разражается (как и положено, в конце третьего акта) патетическим монологом о том, что ему «бывает стыдно», когда он слышит «этакое умилительное восхищение перед всем заграничным…»: