Пожалуйста, только живи!

– Я не могу сидеть спиной ко входу, – неохотно объяснил он. – Я должен контролировать, кто заходит в помещение.

– Тебе что-то угрожает? Кто-то может прийти? – вполголоса спросила она.

– Нет. – Он коротко улыбнулся одними губами. – Нет. Просто – привычка.

Официант поставил перед ними тарелки с каким-то замысловатым месивом из морепродуктов и овощей. Вино из запотевшей бутылки с шипением поползло по стенке бокала.

Аппетита не было. Марат привык к простой грубой пище. Просто топливо, чтобы дать измотанному организму энергию для нового рывка. Этот изысканный пряный вкус был не для него.

Напряжение, казалось, звенело в душном горячем воздухе. Рита, рассеянно водя вилкой по тарелке, рассказывала что-то странно ненужное.

– Банан, ты представляешь, теперь стал главой крупного фармацевтического концерна. Кто бы мог подумать? А Аниська погиб…

– Когда? – без особого интереса спросил он.

Все это казалось таким далеким, почти забытым.

– В две тысячи первом. Взорвался в своей машине. Конкуренты, наверно. А может, и сам Банан. Заказчика ведь так и не нашли…

Рита вдруг уронила вилку. Вздох вырвался из полураскрытых губ, как стон. Она прикрыла лицо рукой, и плечи ее опустились, сгорбились, как будто силы, все это время заставлявшие ее держаться, разом покинули тело.

– Господи, Марат… – прошептала она.

И внезапно скованность отпустила его. Он как будто заново увидел ее, такую родную, близкую. С силой отнял руки от ее опустошенного, опрокинутого лица, коснулся пальцами тонкой кожи на виске, под которой лихорадочно билась синяя жилка, и властно сказал:

– Пойдем!

В номере было почти темно. Солнце уже село, и сумерки затопили все вокруг, смягчая острые углы и сгущая тени. В приоткрытую балконную дверь пробирался легкий морской бриз, заставляя плясать длинную белую занавеску.

Марат осторожно обнял Риту в полутьме, зарылся лицом в ее волосы. Теперь, когда он не видел ее ослепляющей, бьющей под дых красоты, было легче. Можно изменить внешность, одежду, повадки, но подделать запах волос, вкус кожи – нельзя. И, скользя пересохшими губами по твердой линии ее скул, он снова и снова убеждался – это она, та девочка, которую он всегда любил и, наверное, будет любить до конца своих дней.

Усилием воли он удерживал скручивающее его желание, прикасался к ней нежно, почти благоговейно – не хотел, чтобы в их движениях было хоть что-то общее с теми торопливыми, оставляющими после себя привкус гадливой постыдности, его встречами с другими женщинами. Случайными, поспешными – увольнительная на один вечер, чужой город, короткая передышка перед завтрашним боем, незнакомые руки, ласкающие механически и умело.

Платье давно осталось на полу вместе с его рубашкой и брюками. Рита в его руках дышала прерывисто, со всхлипами. Он же гладил и целовал ее так вдумчиво и неспешно, как будто впереди у них была целая вечность, прижимался пылающими губами к ключицам, выступающим косточкам бедер, тонким щиколоткам, скользил кончиками пальцев по нежной коже, вжимался лицом в ее вздрагивающий впалый живот. И удивлялся самому себе – быть того не может, у него дрожат руки. У него, только вчера спокойно выстрелившего в своего товарища, убивавшего людей, выходившего под пули. Трясутся руки, как у сопливого, влюбленного до судорог мальчишки, и в груди ворочается что-то похожее на рыдание…

И потом, когда терпеть уже больше не было сил, когда Рита, измученная его руками, губами, дыханием, уже крупно дрожала и вскрикивала, пригвожденная к постели его тяжелым телом, он все шептал ей сорванным голосом:

– Я скучал по тебе… Как я скучал по тебе! Маруся… Девочка моя! Родная, единственная… Моя! Я люблю тебя… Люблю… Я люблю тебя…

6

Марату снился кошмар. Рита поняла это по тому, как напряглась лежавшая на ее груди рука, по тому, каким сдавленным и прерывистым стало его дыхание. Она открыла глаза, всматриваясь в темноту. Ветер утих, и белая шелковая занавеска теперь лишь едва заметно трепетала, прикрывая балконную дверь.

Марат дернулся, отрывисто пробормотал что-то по-французски. Приглядевшись, она рассмотрела, как лихорадочно движутся под тонкой кожей век его глаза.

– Шшшш… Тише, все хорошо, – шепнула она и прикоснулась ладонью к его скуле, успокаивая.

Он проснулся мгновенно. Еще не открывая глаз, резко рванулся вперед, больно заломил ее руку, перевернул навзничь, навалился сверху, рвано дыша сквозь зубы. Правая рука выхватила пистолет – кажется, он оставил его на тумбочке у кровати, – и Рита почувствовала, как к затылку прижимается холодное дуло. Весь маневр не занял и нескольких секунд.

Рита собрала все самообладание, чтобы не вскрикнуть, не забиться под ним. И лишь ровным, подчеркнуто спокойным тоном произнесла:

– Марат, это я. Рита. Все в порядке.

Еще несколько секунд он сжимал ее, тяжело дыша. Затем, придя в себя, ослабил хватку, выпустил ее, откатился в сторону и сел на постели, закрыв руками лицо.

– Господи, – простонал он сквозь сжатые зубы.

Рита пошевелилась, села на постели, потирая ушибленную руку. Прикоснуться к Марату она все еще не решалась.