Пожалуйста, только живи!

– Обещай мне… – сипло шептала она, задыхаясь. – Обещай, что не дашь себя убить. Обещай мне! Господи, Марат, я люблю тебя. Я ночами смотрю на тебя и люблю твои ребра, твою грудную клетку, потому что они защищают твое сердце, твои легкие, твою жизнь. Потому что, может быть, если повезет, они остановят пулю. Я люблю твои шрамы, потому что они означают, что ты встретился со смертью и выжил. Обещай, что никогда не умрешь, пожалуйста!

Он стиснул ее крепкими руками, заглядывая в глаза, жадно глотая ее прерывистое горячее дыхание, пробормотал сдавленно:

– Хорошо, я обещаю. Слышишь, я обещаю тебе! Но и ты мне кое-что пообещай! Обещай, что не будешь принимать меня в расчет, ждать и надеяться. Хорошо? Будешь строить свою жизнь так, как будто меня нет. Выйдешь замуж, если захочешь, родишь детей, будешь счастлива. Возьмешь от жизни все то, чего я не могу тебе дать. Если я буду знать это, я не умру. Обещаешь?

И она, сдаваясь, обмякая в его руках, прошептала сквозь слезы:

– Хорошо, я обещаю.

Марат прижимал ее к себе, гладя по спине, мягко целуя в волосы, и шептал:

– Ну, вот и все. Все, все, Маруся моя. Ну, не плачь, я люблю тебя! И давай не будем больше ни о чем говорить. У нас осталось еще три дня…

– Да, – яростно закивала она. – Давай! Давай жить так, как будто завтра никогда не наступит.

Марат улетал рано утром, во вторник. Солнце еще не вставало, и над морем, над гостиничным парком лежала, серебрясь, кружевная туманная дымка. Занавеска над балконной дверью плавно надувалась от утреннего ветерка и мягко оседала, прилипая к стеклу.

Рита сидела на краю кровати, рассеянно наблюдая, как Марат упаковывает гражданскую одежду обратно в рюкзак – белые летние брюки, легкие светлые рубашки, снова облачается в военную форму, пристегивает кобуру. Лицо его, потемневшее от загара, тоже постепенно становится наглухо застегнутым, закрытым, чужим.

«Ты меня уже не обманешь, – думала Рита, наблюдая за ним. – Как бы ты ни хотел казаться сверхчеловеком, бесчувственной, бездумной машиной для убийства, я уже никогда в это не поверю. Я знаю, что ничего не изменилось. Что ты по-прежнему можешь быть чутким, верным, преданным, любящим. Я знаю, что бы ты там ни говорил, я знаю, что мы могли бы быть вместе. Мы бы всех победили. Только ты этого еще не понимаешь. И, господи, как же я надеюсь, что ты поймешь это раньше, чем тебя убьют…»

Марат, уже полностью собранный, с закинутым за спину рюкзаком, остановился перед ней, помолчал, сжав губы и глядя в пол.

– Иногда мне кажется, что мы встречаемся только для того, чтобы потом прощаться, – глухо проговорила Рита.

Она поднялась с постели. Босые ноги стыли на холодном мраморном полу. Черт знает что – такая жара, а пол холодный. Она подошла к Марату вплотную, не обнимая, просто стоя, тесно прижавшись телом к телу. Он поднял голову, заглянул ей в глаза. Губы его были совсем рядом, но не целовали, лишь пили ее теплое дыхание.

– У меня еще будут отпуска, – с усилием выговорил он. – Я позвоню, если смогу. Но, если ты не ответишь на звонок, я пойму. Ты мне обещала!

– И ты. Ты тоже мне обещал, – хрипло произнесла она.

– Да! Я люблю…

– Знаю. Я тоже…

Она вскинула руки, обвивая его шею, порывисто прижалась в последний раз, жадно вдыхая его запах, впитывая всей кожей шершавое прикосновение грубой армейской ткани. Он с силой разжал ее руки, поочередно поцеловал запястья, а затем отпустил, резко, по-армейски развернулся и вышел из номера, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Рита, сгибаясь пополам от стискивавшей грудную клетку боли, добралась обратно до кровати и заползла под месиво их сбитых во сне простыней и покрывал. Подушка все еще пахла Маратом – слабый, едва различимый отголосок запаха, пробивавшийся сквозь стиральный порошок и гостиничную отдушку для постельного белья. Она глубже зарылась лицом в подушку, стиснула зубы. Казалось, что их с Маратом сердца перевила прочная шелковая нить, и сейчас, с каждым его шагом прочь, она натягивается, врезается в теплую нежную плоть, стягивает и рвет острым краем.

До военного аэродрома Марат добрался на попутной машине. Вертолет уже ждал его на поле. Навстречу ему выскочил легионер второго класса Крайчек – Марат помнил его, мальчишка из Чехии, кажется, служил уже второй год – и вытянулся во фронт:

– Господин сержант, мы готовы к взлету…

– Вольно, – махнул ему рукой Марат.

Гребаная жара! Он вытер взмокший лоб рукавом, забрался в кабину. Крайчек проскользнул вслед за ним.

– Ну что там у нас? Все в порядке? – спросил Марат, прищурившись, глядя в запыленный иллюминатор.

Пилот завел мотор, лопасти винта застрекотали в вязком от жары воздухе.

– Все в норме, господин сержант.

Марат поморщился. Этот мальчишка слишком выслуживался. Он ведь уже дал ему знак, что можно разговаривать свободно, без соблюдения принятого политеса.

Внизу показалась береговая линия – лабиринты отельных парков, вылизанные, ожидающие туристов здания, изогнутые высоченные пальмы, плетеные пляжные зонтики. Где-то там, за этими гостеприимными стенами, оставалась она…