Пожалуйста, только живи!

Нужно было переключиться. Быстро, пока есть еще время до посадки. Он не мог позволить себе прибыть в лагерь этаким размякшим куском дерьма. Что там было, когда он уезжал? Они брали главарей повстанцев, он выстрелил в Диаза…

– Как там капрал Герра? – спросил он, поднимая глаза на Крачека. – Еще в госпитале?

Веснушчатое мальчишеское лицо с широко расставленными голубыми глазами вытянулось и слегка побледнело:

– Господин сержант, капрал Герра погиб, автомобиль, на котором его везли к аэродрому, обстреляли из гранатомета. Водителя удалось спасти, он в госпитале, множественные ожоги. А капрал Герра… Мне очень жаль, господин сержант.

– Марк, – машинально поправил он. – Можешь обращаться ко мне по имени, пока мы не в лагере.

Диаз погиб… Сгорел заживо, как Леха когда-то… Если рассуждать буквально, это он его убил. Не выстрели он Диазу в ногу, его не пришлось бы отправлять в госпиталь, машину бы не взорвали… Он выстрелил в него, чтобы спасти. Простое правило: «Если нельзя поразить цель и спасти заложника, нужно стрелять в заложника». Он выстрелил в Диаза, чтобы спасти его, но в итоге Диаз все равно погиб.

Иногда – очень редко, в краткие моменты отдыха – Марат задумывался о том, для чего все это. Есть ли что-то – бог, фатум, некая высшая справедливость – которая управляет этим взбесившимся миром, уравновешивает его. Он не понимал, не видел закономерностей. Люди гибли вокруг, гибли те, кого он хотел спасти, и те, кого ему приказали уничтожить. А он по какой-то неясной причине все еще оставался жив. Зачем? Потому что на него у вселенной были еще какие-то виды?

Чем дальше, тем меньше он видел во всем происходящем смысла. Как сказала Рита несколько дней назад: «Вы стреляете за мир во всем мире – но это же абсурд!»

Абсурд. Бессмыслица. И если слишком много думать об этом, можно сойти с ума.

К черту!

– Мне очень жаль, Марк, – повторил Крачек.

– Ничего, – сдержанно отозвался Марат. – Так бывает. Это война.

Он прикрыл глаза и медленно выдохнул, стараясь переключиться. Мать твою, как он был прав, сказав ей, чтобы она ничего от него не ждала, чтобы строила свою жизнь так, как будто его не существует. Потому что он просто не может себе позволить оглядываться на нее. Он не может жить так, как будто она там где-то ждет его. Потому что одна мысль о ней превращает его в трясущееся желе. Он начинает сомневаться в своих действиях, в своей правоте. Начинает терзаться тем, что товарищ погиб якобы по его вине.

Иначе очень скоро он сожмет зубами дуло пистолета и выстрелит себе в горло. А этого он позволить себе не может, он обещал ей, что будет жить.

В лагере все было таким, словно он и не уезжал. Пальмы, брезентовые палатки, мелькание камуфляжной формы, стрекот лопастей вертолета над головой. Он отметился у дежурного, и тот весело осклабился, подписывая бумаги.

– Как отпуск, господин сержант? Отдохнули? Следующий теперь года через два, а?

– Или в следующей жизни, – скривил губы в темной усмешке Марат.

7

Москву заливало дождем. Сплошные прозрачные струи с какой-то ледяной яростью колотили в асфальтовое покрытие взлетного поля. Листья еще не распустились, и голые покрасневшие ветки деревьев мерзли под дождем, словно чьи-то худые обветренные руки.

У выхода из аэропорта Риту ждал Левка.

– Гретхен, здорово! Ишь ты, какая загорелая! – Он сочно расцеловал ее в обе щеки. – Бежим, там тачка на стоянке.

– Мог бы зонтик взять, – буркнула Рита.

– Да брось, я укрою тебя своим крылом, – хохотнул Левка, сдернул плащ и в самом деле взмахнул им, как черными крыльями, распахивая над головами.

Перескакивая через лужи, они добежали до машины. Рита села на переднее сиденье, откинула голову на спинку. По голове, путаясь в волосах, ползли холодные капли дождя.

– Ты как? – осторожно спросил Левка, вглядываясь в нее. – Как съездила?

– Отлично, – отозвалась она и добавила, зябко передернув плечами: – Он никогда не вернется.

– О!

Левка не стал ничего говорить, просто протянул ей раскрытую пачку сигарет, поднес зажигалку, а потом, стянув с шеи собственный шарф, принялся аккуратно вытирать ее мокрое от дождя лицо. И Рита, благодарная ему за то, что не лезет в душу, а просто находится рядом, дает тепло, неловко, как уж умеет, коротко выдохнув, на секунду ткнулась лбом в его плечо, с силой сжала веки. Больше всего на свете она хотела бы сейчас заплакать. Но глаза, как назло, словно выжгло тем беспощадным тропическим солнцем.

– Ну ладно, – с силой сказала она. – Довольно сантиментов. Заводи давай!

– Подожди, – качнул головой он. – Еще кое-что.

– Что?

Рита теперь уже почти с испугом вглядывалась в него. Черт возьми, как же она не заметила сразу, что вид у Левки виноватый и какой-то потерянный. Нужно было сообразить, когда он по телефону вызвался ее встретить – с чего бы вдруг такая забота? Мать-перемать, что тут еще произошло, пока ее не было?

– Только не говори, что Волкова не утвердила грим к моему спектаклю, – с угрозой в голосе начала Рита.

– Да нет… – Левка смотрел мимо ее лица, куда-то в залитое дождем стекло машины. – Его не будет, грима. И спектакля не будет.