Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение»

Зачем же он так грустен между нами

И на сердце его лежит тяжелый груз?

Чем он страдает? Чем он удручен

И что мешает счастью?.. – Он умен!

Это – новый вариант «Горя от ума», темы, составляющей подспудное основание и фактическое содержание «Экклезиаста». Вся поэзия К.К. Случевского отражает пессимистическую мысль о мире, где царит торжествующая глупость безумного «Слуха» владеющих миром глупцов, болтающих и бездельничающих «от ветра главы своей». В этом смысле особенной едкой горечью и злостью пропитано стихотворенье-эпиграмма «Слух».

Идет, бредет нелепый Слух

С беззубых ртов седых старух,

Везде пройдет, все подглядит,

К чему коснется – зачернит;

Тут порычит, там заорет,

Здесь прочихнется, отойдет.

Он, верно, здесь? Посмотришь – нет,

Пропал за ним и дух и след.

А он далеко за глаза

Гудит, как дальняя гроза…

С ним много раз вступали в бой:

Стоит как витязь он чудной,

Неясен обликом своим,

Громаден, глуп и недвижим;

Сквозь сталь и бронзу шишака,

Сквозь лоб проходят облака!

В нем тела даже вовсе нет:

Сквозит на тень, сквозит на свет!

Ступнями Слух травы не мнет…

Но пусть, кто смелый, нападет:

Что ни удар, что ни рубец, —

Он все растет и под конец

Подступит вплоть, упрется в грудь,

Не даст и руку замахнуть…

А иногда своих сынков

Напустит Слух как комаров;

Жужжит и вьется их народ

И лезет в уши, в нос и в рот;

Как ни отмахивай рукой,

Все тот же шум, все тот же рой…

А Слух-отец сидит при них,

Читая Жития святых…

Это, кажется, самое умное, что когда-либо было сказано в эпиграмматической форме о глупости, наравне с известным произведением Эразма Роттердамского – и, может быть, даже превосходящее его «Похвалу глупости», тем более что здесь показано зарождение и «общественного мненья», как оно дано в «Евгении Онегине» Пушкина:

Но шепот, хохотня глупцов,

И вот общественное мненье!

Пружина чести, наш кумир!

И вот на чем вертится мир!

От этого – неисчислимые страданья и кровопролития… Ибо здесь царствует в образе «Слуха» нечто совершенно особое, некое «оно» («das man») лишь в наше время вскрытое экзистенциально-феноменологическим анализом Гейдеггера. От этого – тоска, страх и ужас, озабоченность, все, что связано с термином Angst – Angoisse и что приближает Случевского к «Вию» и этого рода вещам Гоголя, у которого ведь тоже соединены неразрывной связью смешное, мерзкое и кошмарно-ужасное, бесовское…

H.A. Бердяев при помощи метода, типично христианского, который можно назвать « вхождением в положение » и который связан с сочувственным переживанием «чужого я», «чужой личности», открыл очевидную «бесчеловечность истории » и тем самым раскрыл глаза также и на бесчеловечность философии. От себя добавим, что до открытия феноменологического метода в философии, вернее, до прорыва в ту область, которая сделалась доступной благодаря феноменологически-экзистенциальному методу, все типы философских и историософских построений были идеалистично-бесчеловечными, «не входящими» в положение человека и человеческого конкретного «я» в жизни и истории. Да, собственно, и совсем не существовало – за редчайшими исключениями – того, что можно назвать « философией жизни», «философией и метафизикой жизненных ситуаций » и « жизненной конкретной экзистенции »… Этим занималось искусство и в особой степени литература (главным образом поэзия и драма) и музыка. Особенной бесчеловечностью, жесткостью и жестокостью отличались системы Гегеля и Маркса, для которых конкретная человеческая личность просто не существует.