Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение»

Но, кажется, все рекорды тупоумия, каменносердечия («окамененного нечувствия»), «невхождения в положение» и просто бесчеловечной жестокости побил в Церкви дух Великого Инквизитора, у которого учится сам сатана, как это очень хорошо показано К.К. Случевским в «Вертепе».

Теперь понятно, почему оно – слух «сидит при своих» и «читает житие святых», стилизованная под «всеобщее употребление»… Отсюда и казни всякого рода, отсюда Мефистофель с его «рецептом»… А в результате – смертная скука и беспредельная тоска, господствующая в мире и низводящая его на край «предельных состояний ». И над всем – «незрелой мысли пустота»…

ПОСЛЕ КАЗНИ В ЖЕНЕВЕ

Тяжелый день… Ты уходил так вяло…

Я видел казнь: багровый эшафот

Как будто бы давил сбежавшийся народ,

И солнце ярко на топор сияло.

Казнили. Голова отпрянула, как мяч!

Стер полотенцем кровь с обеих рук палач,

А красный эшафот поспешно разобрали,

И увезли, и площадь поливали.

Тяжелый день… Ты уходил так вяло…

Мне снилось: я лежал на страшном колесе,

Меня коробило, меня на части рвало,

И мышцы лопались, ломались кости все…

И я вытягивался в пытке небывалой

И, став звенящею, чувствительной струной, —

К какой-то схимнице, больной и исхудалой,

На балалайку вдруг попал едва живой.

Старуха страшная меня облюбовала

И нервным пальцем дергала меня,

«Коль славен наш Господь» тоскливо напевала

И я вторил ей, жалобно звеня!..

Этот шедевр недаром вызвал восхищение всех русских символистов. Именно это стихотворение, а также «Рецепт Мефистофеля» и поразительная по музыке «Богиня тоски» показывают нам, что К.К. Случевский не только был гениальным «предтечей» символизма, но что это столь важное и действительно «передовое» течение, которому надолго, если не навсегда, суждено указывать «Пути и перепутья» в поэзии, уже дало в нем многие из своих самых совершенных реализаций.

РЕЦЕПТ МЕФИСТОФЕЛЯ

Я яд дурмана напущу

В сердца людей, пускай их точит!

В пеньку веревки мысль вмещу

Для тех, кто вешаться захочет!

Под шум веселья и пиров,

Под звон бокалов, треск литавров

Я в сфере чувства и умов

Вновь воскрешу ихтиозавров!

У передохнувших химер

Возьму образчики творенья,

Каких-то новых, диких вер

Непочатого откровенья!

Смешаю я по бытию

Смрад тленья с жаждой идеала;

В умы безумья рассую,

Дав заключенье до начала!

Сведу, помолвлю, породню

Окаменелость и идею,

И праздник смерти учиню,

Включив его в Четьи-Минею.

Это, конечно, насмешка Мефистофеля над теорией прямолинейного прогресса – одной из самых глупых и темных выдумок так называемого «просвещенства». Но кроме того, здесь заключено злое пророчество о будущем человечества, – пророчество, уже в значительной мере осуществившееся. Здесь также и разрешение «с точки зрения Мефистофеля» одной из труднейших проблем общей морфологии, именно проблемы морфогенезиса, то есть происхождения реальных форм и идеальных мыслеобразов.

Над всем этим царит беспредельная и безвыходная тоска, правда, преображенная гением поэта в «перл сознания», в «Богиню», которой молятся в наше время религиозные души, утратившие или готовые утратить веру.

На эту тему великому мастеру удалось написать настоящую симфоническую поэму, которая так и называется:

БОГИНЯ ТОСКИ

Своей спокойною вечернею волною

К моим ногам ласкается река,

И, мнится мне, богиней над водою

Ко мне из волн является Тоска…

В ее очах, и ласковых и скромных,

Нет светлых звезд, нет яркого огня,

И слышу я: «Я доля душ бездомных,

Богиня всех увидевших меня!