Пожар Москвы

– Кавалерия! – крикнул голос и очнулся шевронист Перекрестов.

– Каре, каре, – закаркали кругом многие голоса.

Кошелев пристегнул пуговицы до самого горла. Глаза жестко блеснули. Он сунул руки в косые карманы бекеши и скомандовал холодно:

– Гренадеры, каре.

XX

Император Николай Павлович скомандовал атаку конной гвардии на мятежную площадь. Колонну обдало быстрым ветром, уже слышно бряцание, конский храп. Кошелев протяжно крикнул:

– Ба-а-а-тальным огнем. Сжался, глубже сунул руки в карманы:

– Пли!

– Пли, пли, – слышалось справа, слева. Колонна содрогнулась от залпа. Медного Петра озарили длинные молнии. Все померкло в пороховом дыму. На Сенатской площади гололедица. Кони скользят, всадники падают с седел, вырывают ногу из стремени. Залпы мятежников погнали кавалерию назад. Кое-где завалились темные груды коней. Пытаясь подняться, горячо голгочет раненый конногвардеец.

Трубачи протрубили вторую атаку. Табуны всадников снова несутся на площадь. Молнии залпов опоясывают медного Петра.

Когда отнесло дым и Кошелев увидел, как скачут кони без всадников, как толпы кавалеристов несутся назад и солдаты копошатся у опрокинутых коней, отстегивая седла, он понял, что и вторая атака отбита.

Колонну шевелил бодрый гул. Солдаты сморкались в снег, прижимая ноздри обожженными пальцами, торопливо оправляли ремни. Всем стало жарко и весело. Теплый пар боя ободрил Кошелева.

«Теперь надобны пушки, – подумал он весело. – Дернуть их пушками, все сметем и все наше».

– Где пушки? Ребята, где пушки?

Кошелев быстро шел вдоль солдатских спин. Уже смеркалось, он никого не узнавал в потемках. Плотный барин в песцовой шубе скинул перед ним мохнатый цилиндр:

– Слушайте, вы! – Кошелев потянул его за рукав. – Где пушки?

– Пушки, Боже мой, какие пушки… Боже мой.

– Где Рылеев? – крикнул Кошелев. – Тебе говорят!

– Рылеев, Боже мой… Рылеев…

– Тебе кого? – позвал Кошелева осипший голос.

В потемках блеснули глаза. Пред ним стоял кто-то в черном сюртуке, опираясь на солдатское ружье, дымился теплым паром.

– Пушки давай! – крикнул Кошелев. – Мы сметем их картечью.

– Пушки, пушки, – заговорили кругом. Кошелев резко повысил голос:

– Чего топчемся тут? Садануть их картечью, и в атаку на Зимний дворец, на Петропавловскую крепость, сбить с бульвара, с моста…

– Идем, я с вами.

Из потемок приблизилось чье-то светящееся тонкое лицо. Ветер метал светлые волосы. Кошелеву показалось, что женщина заглядывает ему в глаза.

– Изюмского гусарского, Полторацкий, – сказал человек, отыскивая руку Кошелева.

– Полторацкий, – в груди Кошелева точно оборвалось, как будто камень зазвенел в глубокий колодец.

– Полторацкий, какая встреча. Я – Кошелев.

– Петр!

Они крепко поцеловались три раза, точно христосуясь. Полторацкий тревожно и внезапно рассмеялся:

– «Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья…» Черт, в голову лезут… «Напишут наши имена»…

– О чем ты? – дрогнул Кошелев и подумал: вот моя судьба. Ему стало все равно, точно он мгновенно устал:

– Послушай, где пушки?

– У нас ни одного орудия… «И на обломках самовластья…» Черт…

Направо в колонне поднялся тревожный гул. «Что там еще?» – с усталым раздражением подумал Кошелев. «По-о-о-п, п-о-оп», – невнятно гудела колонна. Солдаты, снимая кивера и крестясь, выбегали в потемки из рядов.

– Не надо попа, – крикнул Полторацкий, рассмеялся. – Еще успеем приложиться.

– Не надо попа… Назад… Поворачивай, извозчик. Батюшка, уезжайте, – кричали из колонны.

Кто-то скомандовал:

– Бей в барабаны!

Барабанщик Московского полка, старик с прокуренным клыком, ударил дробь. Извозчик хлестнул вожжой, кобыла взяла вскачь, монах от толчка сел на корточки. В колонне засмеялись.

На Адмиралтейском бульваре санки с монахом пронеслись мимо артиллерийских передков: генерал Сухозанет в карьер ведет к императору четыре орудия гвардейской артиллерийской бригады. Извозчик гонит кобылу ко Дворцу.

В Зимнем дворце гулкая пустота. Фрейлины пробегают бесшумными стайками по темным залам, точно гонятся за ними. У дверей Гербовой митрополит Серафим тяжело опустился в кресла. Зало дрожит от гула мятежа, отзванивают хрустали люстр, тонкое стекло часов на камине с трубящей золотой Славой. Фрейлины бегут обратно.

Пушки Сухозанета выкатили поперек площади, против Сената. Пальники трещат, осыпают искры на кивера канониров.

Генерал Сухозанет поскакал в галоп к колонне мятежников.

– Сдавайтесь, – крикнул Сухозанет, задыхаясь от ветра. – Сдавайтесь, помилу-у-ем…

– Назад! А, сукин сын, штыка хочешь. Пристрелим! Привез конституцию?

– Сдавайтесь, помилу-у-ем…

– Огонь по генералу, пли!

Залп молнией задернул колонну. От выстрелов посыпались перья с генеральского султана. Сухозанет промчался вдоль батареи, прыгнул в сугроб.

– Па-а-льба орудиями, правый фланг начинай, – звеняще скомандовал император. – Перва-а-я…

Артиллерийский поручик заметил, что канонир с пальником замялся, соскочил с коня и перебежал к орудию.

– Отставить, – резко скомандовал император. Потрескивают пальники, осыпают искры. Умолкла темная площадь, умолкло темное каре у монумента Петра.

– Пали! – император махнул рукой.