Пожар на Хайгейт-райз

– О чем вы, черт возьми, г’рите?! – требовательным тоном осведомился Латтеруорт. – Это невероятн’! Возмутительн’! Теофилиус Уорлингэм был выдающийся человек и достойный член наш’ общества, и у вас не может быть никаких оснований г’рить о нем подобные вещ’! Эт’ ведь не вы его там обнаружили, не правда ли? Кто утверждает, что там были все эти деньги? Мож’, он собирался сделать какую-то крупную покупку!

Лицо Шоу выражало полное отвращение и насмешку.

– На семь тысяч четыреста восемьдесят три фунта? Наличными?

– Но, возможно, он просто держал все свои деньги дома? – тихо высказал свое предположение Олифант. – Некоторые именно так и поступают. Он, вероятно, пересчитывал их, когда с ним случился приступ. Это ведь был приступ, отчего он умер, не так ли?

– Да, это был приступ. Удар, – согласно кивнул Шоу. – Но деньги были разбросаны по всей комнате, а пять банкнотов он зажал в руке, а руку вытянул вперед, словно собирался их кому-то отдать. Все указывало на то, что перед смертью он был там не один.

– Это чудовищная ложь! – Селеста наконец обрела голос. – Ужасная и гнусная, и вы это отлично знаете! Он был совершенно один, бедняга. Это Клеменси его обнаружила и позвала вас.

– Да, Клем его обнаружила и позвала меня. Это не подлежит сомнению, – согласился Шоу. – Но он лежал на полу у себя в кабинете, а французские окна были распахнуты в сад – и кто может утверждать, что она была первой, кто там оказался? Он уже почти окоченел, когда она туда пришла.

– Ради бога, прекратите! – заорал Джозайя Хэтч. – Мы говорим о вашем тесте! И о брате сестер Уорлингэм! Вспомните о приличиях!

– Приличия? – Шоу повернулся к нему. – Нет ничего неприличного, когда говорят о смерти. Он лежал на полу с лиловым лицом, глаза вылезли из орбит, тело уже остыло, а в кулаке он сжимал пятьсот фунтов в казначейских билетах, сжимал так, что мы не могли их вытащить, прежде чем начать его убирать и укладывать в гроб. Что в этом было неприличного, так это то, откуда взялись эти проклятые деньги!

Все начали неловко и тревожно переговариваться и передвигаться; половина гостей боялась даже смотреть друг на друга, но никто никак не мог разрядить обстановку. Кто-то нервно покашливал.

– Шантаж? – громко переспросил кто-то. – Нет, только не в случае с Теофилиусом!

Какая-то женщина нервно захихикала и тут же прикрыла рот затянутой в перчатку ладонью, стараясь подавить неуместный смешок.

Кто-то еще переговаривался свистящим шепотом, но он сразу смолк.

– Гектор! – раздался ясный голос Лелли.

Клитридж стоял с ало-красным лицом, совершенно обескураженный и несчастный. Какая-то сила, не его собственная, выдвинула его вперед, туда, где во главе стола стоял Шоу. Селеста последовала за ним, чуть сзади и сбоку, с побелевшими губами и вся дрожа от ярости.

– Гм! – Клитридж прочистил глотку. – Гм! Я… э-э-э… – Он огляделся по сторонам, диким взглядом обшарил комнату, словно надеясь обрести какую-то помощь или поддержку, – и ничего подобного не обнаружил. Тогда он еще раз посмотрел на Лелли. Его лицо стало совершенно пурпурным. И тут он сдался. – Я э-э-э… боюсь, что это именно я был с… с Теофилиусом, когда он умер… э-э-э, по крайней мере, незадолго до… Он… э-э-э… – Тут он снова громко, с усилием прокашлялся, как будто у него что-то застряло в горле. – Он, э-э-э… он прислал мне записку, просил прийти к нему, прислал с одним из… э-э-э, мальчиков-певчих из церковного хора, у которого… э-э-э… – Викарий умоляющим взглядом посмотрел на Лелли и встретил ее твердый взгляд, выражающий безжалостную, неумолимую решительность. Он открыл рот, хватанул воздуху и продолжил голосом, полным глубочайшего страдания: – Я прочитал его записку и тут же пошел к нему – он настоятельно этого требовал. Я, э-э-э… обнаружил его в крайне возбужденном состоянии, я никогда прежде его таким не видел. – Клитридж прикрыл глаза, и его голос поднялся до визга – он наконец получил возможность освободиться от переполнявшего его ужаса. – Он был вне себя. Он что-то говорил, захлебываясь и задыхаясь, размахивал руками. На столе лежали пачки казначейских билетов. Я даже не смел подумать, сколько там было денег. Он, казалось, впал в неистовство, обезумел. Я умолял его позволить мне послать за врачом, но он даже слышать об этом не желал. Не уверен, что он вообще понимал, что я ему говорю. И все продолжал настаивать, что должен исповедаться в своих грехах. – Глаза Клитриджа вращались, как у испуганной лошади, и он смотрел куда угодно, только не на сестер Уорлингэм.

На лбу его и на верхней губе выступил пот, он судорожно хватался одной рукой за другую, да с таким усилием, что костяшки пальцев стали белыми.

– Он все совал мне деньги и умолял взять их… на церковь… на бедных… на что угодно. И просил меня выслушать его исповедь. – Тут он умолк – слишком болезненны были эти воспоминания; он более не находил слов, словно ему перекрыли воздух.

– Ложь! – громко выкрикнула Селеста. – Все это ложь! Теофилиусу нечего было стыдиться! У него, видимо, случился приступ, а вы все неправильно поняли. Почему вы сами не вызвали доктора, вы, идиот?!