Пожар на Хайгейт-райз

Питт орал на него, хорошо понимая при этом, что Хэтч его не слышит.

– Ты дьявол! – шипел Джозайя сквозь зубы. – Ты богохульник! Если оставить тебя в живых, ты опошлишь и осквернишь все доброе и чистое! Ты будешь продолжать изблевывать свои гнусные идеи, порочить все добрые дела прошлого! И сеять семена сомнения там, где должна быть вера! Ты будешь продолжать распространять свои лживые измышления насчет епископа и принуждать людей издеваться над ним, высмеивать его, тогда как раньше они его глубоко уважали и почитали! – При этом он плакал, но его руки по-прежнему скребли по горлу Шоу; волосы упали ему на лоб, лицо стало лиловым. – Лучше уж пусть один негодяй умрет, чем все люди иссохнут и погибнут от неверия! Тебя нужно выкинуть из общества – ты только и можешь, что все пачкать, порочить и разрушать! Тебя бы в море утопить с мельничным жерновом на шее! Лучше бы ты никогда не родился, чем тащить других людей вместе с собою в ад!

Питт с силой ударил его по лицу, и Джозайя Хэтч после нескольких конвульсивных движений – руки судорожно мелькали в воздухе, рот беззвучно открывался и закрывался – упал на пол и замер, закрыв глаза и сжав кулаки, как когтистые лапы.

Джек Рэдли пробился сквозь толпу из другого конца комнаты и поспешил на помощь Томасу, нагнулся над Хэтчем и прижал его к полу.

Селеста потеряла сознание, и Олифант подхватил ее и опустил на пол.

Анжелина плакала, как ребенок, потерявшийся, одинокий, утративший все надежды.

Пруденс приросла к полу, как будто из нее вытекла вся жизнь.

– Позовите сюда констебля Мёрдо! – крикнул Питт.

Никто не пошевелился.

Томас рывком приподнялся, собираясь повторить свой приказ, но краем глаза заметил, что Эмили уже спешит к выходу в коридор и к парадной двери, где стоял на страже Мёрдо.

Тут все собрание наконец зашевелилось. Зашуршала тафта, заскрипел китовый ус корсетов, послышались охи и вздохи, женщины прижались поближе к мужчинам.

Шоу кое-как поднялся на ноги – лицо его было бледно, глаза провалились в глазницы. Все отвернулись, кроме Шарлотты. Она подошла к нему. Доктор весь дрожал и даже не пытался оправить одежду. Волосы его стояли дыбом, галстук болтался под ухом, воротничок был оторван. Пиджак был весь в пыли, один рукав оторвался, на лице виднелись глубокие царапины.

– Так это был Джозайя! – Его голос звучал хрипло – горло было повреждено. – Это Джозайя убил Клем! И Эймоса! Он хотел убить меня. – Шоу выглядел очень усталым и пребывал в полном замешательстве.

– Да, – сказала Шарлотта мягким и очень ровным тоном. – Он хотел убить вас – все это время. Линдси и Клем он убил по ошибке, случайно, потому что вас не оказалось дома. Хотя, вероятно, он не возражал бы против того, чтобы угробить заодно с вами и Эймоса – у него не было причин предполагать, что того нет дома, как было и в случае с Клеменси.

– Но почему? – У доктора был очень обиженный и недоумевающий вид, как у ребенка, которого беспричинно отшлепали. – Да, мы ссорились, но это же не такая серьезная причина…

– Это для вас она несерьезная. – Шарлотта вдруг обнаружила, что ей очень трудно, даже больно говорить. Она понимала, какую рану сейчас ему нанесет, но никак не могла этого избежать. – Вы ведь насмехались над ним, высмеивали его…

– Бог ты мой, Шарлотта, – он же сам на это напрашивался! Это же был законченный ханжа… все его идеи и ценности – полный абсурд! Он молился на покойного Уорлингэма, на этого алчного, мерзкого и совершенно развращенного и коррумпированного негодяя, пытавшегося выступать в роли святого, который не просто грабил кого попало, но грабил бедных и несчастных! А Джозайя всю жизнь восхвалял его в своих лживых проповедях…

– Но все это было ему страшно дорого, – заметила она.

– Ложь это все! Шарлотта, все это ложь!

– Я знаю. – Она удерживала его взгляд, не отводя глаз, видела несчастное выражение его лица, полное непонимание случившегося и глубокую озабоченность и обеспокоенность.

А ей предстояло нанести ему еще один болезненный удар, но это был единственный способ исцеления. Если, конечно, он с этим согласится.

– Всем нам нужны собственные герои и мечты – хоть настоящие, хоть фальшивые. Но прежде чем разрушать чьи-то мечты, особенно если человек выстроил на них всю свою жизнь, следует придумать, что предложить ему взамен, что поставить на их место. Прежде, доктор Шоу. – Она видела, как он вздрогнул и поморщился при этом официальном обращении. – Прежде, а не потом. Потом – слишком поздно. Выступать в роли иконоборца, разрушать фальшивые идолы – или те, которые вы считаете фальшивыми, – несомненно, приносит чувство глубокого удовлетворения и даже радости, дает великолепное ощущение своего морального превосходства. Но за правду приходится платить очень высокую цену. Вы вольны говорить все, что угодно, – и, вероятно, так оно и должно быть, если в принципе существует какое-то понятие о развитии и распространении новых идей, – но вы несете ответственность за то, что произойдет в результате, когда вся правда будет высказана вслух.

– Шарлотта…