Пожарная застава квартала Одэнматё

— Мы отобрали этот ящик у людей Икимару, когда они копались в развалинах. Нам не все удалось спасти, что-то они утащили, какую-то праздничную одежду, — объяснил я настоятелю. — Неужели нельзя прекратить эту порочную деятельность?

— К сожалению, тут все очень непросто, — покачал головой настоятель Окаи. — И всем будет спокойнее, если удастся сохранить видимость приличия. Это наше дело, и мы должны решить его сами.

— Понимаю, — поклонился я. — Надо бы передать этот ящик несчастной женщине, у нее же совсем ничего не осталось…

— Я дам знать людям, ее приютившим, — кивнул настоятель Окаи. — Ее пригласят. Сейчас у нее другие хлопоты, а средств у нее и не было… Эх, Курода, беспутный муж и отец. В долг жил, в долг похоронили…

Прошла еще пара дней, прежде чем несчастная женщина показалась в воротах храма.

То утро в храме Кэйтёдзи началось как обычно, уборка на прихрамовом кладбище, а затем сотня взмахов мечом, как раз перед скромным завтраком из целого рисового шарика. В походах времен Междоусобицы это был дневной запас пищи пехотинца.

И тогда она пришла. Было это уже сильно после полудня, когда все уже разошлись после обеда, и настоятель Окаи пригласил ее присесть в галерею храма, задавая утешающие вопросы.

Она прошла, не поднимая глаз, словно избегая приближаться к кому-то, кроме настоятеля, осторожно присела на край террасы галереи и робко сгорбилась, словно мокрый воробушек.

Я принес из нашей каморки ящик с пожарища, поставил перед нею:

— Посмотрите, почтенная, мы нашли ваши вещи.

Она не сразу робко подняла глаза. Но она сразу заметила ящик, впилась в него взором, и чувство робкой надежды на лице вдруг разом обрушилось в черную пропасть непередаваемого ужаса, ее рот переломило гримасой немого крика, она громко икнула, подалась назад, и из ее горла вырвался хриплый, как вопль чайки, крик:

— Оно там! Оно все еще там! Нет! Нет! Уберите его от меня! Нет!

И бросилась бежать, безоглядно и бесстыдно оголив ноги, я только ошарашенно проводил ее взглядом.

У ворот она поскользнулась, упала, настоятель Окаи поспешил за нею, помог встать, потом о чем-то расспрашивал или утешал, но она вырвалась и умчалась через ворота прочь. Настоятель потерянно смотрел ей вслед.

Наконец он обернулся и подошел ко мне.

Снял крышку с ящика, переложил несколько вещей, имевших, видимо, какую-то ценность: бронзовое зеркало, пара писем, короткая связка квадратных бронзовых монет — ничего такого, что могло объяснить такую вспышку ужаса.

— Вы говорили, отсюда что-то забрали, — произнес тихо настоятель, глядя на вещи в ящике. — Какую-то одежду.

— Да, один из людей Икимару забрал кимоно, праздничное.

Настоятель резко поднял на меня глаза, его лицо переменилось мгновенно и необратимо, словно у лучника, заметившего цель.

— Свадебное? — негромко спросил он.

— Может быть... Белое такое.

От моих слов лицо настоятеля исказилось так, что я испугался; скрипнув зубами, словно от боли, он мгновенно усмирил в себе непокорные чувства. Кончиками пальцев настоятель медленно опустил крышку ящика и поднял на меня пытливый взор.

— Белое свадебное кимоно? — настойчиво повторил он. — Расписанное узорами по рукавам?

— Именно так, — подтвердил я, сомневаясь, стоит ли. Мне уже было ясно, что все это оказалось очень и очень неладно.

— Вы его видели лично?

— С небольшого расстояния и мельком.

— Она сказала, что ее дочь убила не молния, — произнес настоятель Окаи. — Ее зарубил Курода из-за этого самого кимоно.

— Так ее там не было. Ее за сакэ послали.

— Да, — глухо произнес настоятель Окаи. — Я хотел бы, чтобы вы взглянули кое на что. Я вам покажу.

Он ушел в храм, а вернувшись, вынес бумагу формального вида, с красными цензорскими печатями по краю, а на ней неожиданно изящно изображенное одним движением кисти фурисодэ, праздничное богатое кимоно с длинными рукавами, с огненными языками из цветов долины Мусаси на них.

В прихотливых языках пламени горели, или порхали, мотыльки...

— Фурисодэ белое, китайского шелка, — добавил настоятель. — Узоры красные и черные по рукавам. Я хотел, чтобы вы взглянули. Это оно?

— Да.

У настоятеля словно сердце остановилось, он осунулся, отвернулся, замкнулся, тяжко задумался, запечатав рот рукой так, словно боялся закричать.

А я боялся прервать его глухое молчание.

— Его необходимо найти, — проговорил наконец настоятель Окаи. — Человека, укравшего кимоно. Он в страшной опасности. Он и все, кто может быть рядом.

Помолчав, он добавил:

— Вы помните имя? Того человека?

— Э-э, — я был не готов к такому вопросу. — Кажется, его называли Сухэй…

— Я знаю его, — кивнул настоятель Окаи. — Идемте. Нам нужно спешить.

Он собрал и сложил в стопку бумагу с описанием кимоно и еще несколько листов, кажется, это были каллиграфически исполненные отрывки из Сутры Ядов, печати, защищающие от эманаций скверны. Со времен моего пребывания в монастыре не видел таких…

— Вижу, вы ожидаете худшего...

— Эту вещь ищут уже очень давно. — Настоятель сложил пачку бумаг вдвое и спрятал за запах своего кимоно. — Мы готовились. Идемте.

***